вызванный нелепостью ситуации. – Это было простое междометие. Но вы только посмотрите на комнату. Это же копия каморки, в которой Дин Ламаар провел детство. Я видел такую же в «Фэмилиленде».
– А там тоже был аппарат для диализа? – уточнил Терри.
Если не считать чуда медицинской техники, обеспечивавшего Ламаару детоксикацию крови, комната выглядела точь-в-точь как каморка в «Усадьбе», музее Дина Ламаара в «Фэмилиленде», где мы были вместе с Эми. И мебель, и книги, и игрушки, и рисунки на стенах – все было скопировано с маниакальной точностью. Дин Ламаар вернулся в отчий дом.
На нем были синие брюки и рубашка в сине-зеленую клетку. Колени прикрывал бледно-желтый плед. Передо мной находился уже не тот энергичный, деятельный Дин Ламаар, которого я видел в «Прощальном слове». Седая шевелюра заметно поредела, а румяное лицо стало желто-серым, словно восковым. Одни только глаза по-прежнему смотрели живо, а голос не допускал возражений.
– Джентльмены, – произнес Ламаар, одной интонацией выразив и приглашение войти, и бесконечное презрение.
– Вы арестованы за убийство Ронни Лукаса и многих других людей, – сказал Черч. – Вы имеете право хранить молчание…
– А если я не желаю хранить молчание? – перебил Ламаар.
– Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде.
– Не трудитесь перечислять мои права, я их и без вас знаю. Я хочу говорить, но я буду подключен к этой штуковине еще целых… – Ламаар прищурился на дисплей, – еще целый час и пятьдесят две минуты.
– Мы, пожалуй, подождем, – произнес Черч.
– Не надо, – возразил Ламаар. – Поговорим сейчас. Можете допрашивать меня прямо здесь.
– Не желаете ли вызвать вашего адвоката? – предложил Черч.
Ламаар скривился:
– С меня хватит и Иисуса.
– О'кей, – согласился Черч. – Будет лучше, если мы запишем нашу беседу на видео.
– У Клауса есть все необходимое оборудование, – сказал Ламаар. – Что конкретно вам нужно?
– Спасибо, сэр, – произнес Черч. – Мы воспользуемся своим оборудованием.
– Проверьте, все ли в рабочем состоянии. Я согласен только на один дубль. – Принц Радости и Смеха рассмеялся, но безо всякой радости. То был смех сумасшедшего. Принц дорос до Короля. Короля Лира.
Глава 106
Пока один технарь устанавливал видеооборудование, другой прицеплял к рубашке Ламаара микрофон.
– Аппарат для проведения диализа слишком шумит, – сказал звукооператор. – Установим дополнительный микрофон, чтобы ни слова не пропустить.
Он лгал. Второй микрофон был подключен к аппарату для анализа голоса. Конечно, он не столь надежен, как детектор лжи, но все же позволяет идентифицировать акценты и определяет десять уровней правдивости, первый из которых – «честное бойскаутское», а последний – «сплошное вранье».
Черч приблизился к креслу.
– Я ответственный оперативный сотрудник ФБР Гэрет Черч. Сэр, могу я заглянуть под ваше одеяло?
– Будь у меня там пушка, я бы пристрелил вас, когда вы еще только пялились на меня с порога, – огрызнулся Ламаар, стягивая плед и вручая его Черчу.
Черч проверил кресло, затем вернул плед на прежнее место.
– А что это за штуковину вы держите в левой руке, сэр?
– Это для выделения натрия. Я на нее жму, если у меня вдруг падает давление.
Черч поблагодарил Ламаара, отступил на несколько шагов, надиктовал на пленку дату, время и место и зачитал стандартный набор прав подозреваемого.
– Вам все понятно, сэр?
Ламаару все было понятно.
– Я готов сознаться во всех своих грехах, – заявил он. – Только давайте я буду просто рассказывать. Не люблю всяких вопросов-ответов, вечно сбиваюсь.
– И все же я задам вам один важный вопрос, – возразил Черч. – Невинные люди все еще находятся под прицелом ваших киллеров. Наша первостепенная задача – отыскать киллеров и сообщить им, что война закончилась. Нам нужны имена и адреса.
– Я кастингом не занимался, – произнес Ламаар спокойно, словно речь шла о фильме, а не о кровопролитии. – Кастинг я поручил своим друзьям. Придется вам их допросить. Клаус Лебрехт расколется скорее, чем Барбер. Митч – настоящий фанатик. Таких преданных людей поискать.
– А Кеннеди? – спросил Черч.
– У Кевина несколько лет назад обнаружили рак простаты. Тогда вроде подлечили, а недавно дело стало совсем скверно – пошли метастазы. Кевин скорее умрет, чем хоть что-нибудь расскажет.
– Извините, я на секунду, – сказал Черч и кивнул мне. Мы вышли в медиазал. К нам присоединился технарь, устанавливавший аппарат для голосового анализа.
– Насчет рака он не врет, – подтвердил технарь. – А вот насчет Барбера и Лебрехта наврал. Я бы назвал Барбера самым слабым звеном.
– Я из этих двоих все дерьмо вытрясу, – пообещал Черч. – Барбера посадим в камеру к Пэтчу. Посмотрим, что он тогда запоет.
Через несколько минут мы вернулись. Черч одарил Ламаара ледяным кивком.
– Мистер Ламаар, мы вас внимательно слушаем и обещаем не перебивать.
Ламаар откашлялся.
– Мне было восемь лет, когда я нарисовал своего первого мультяшку, и двенадцать, когда отец жестоко избил меня за рисунки.
В следующие полтора часа Ламаар рта не закрывал. Многие из сообщенных им фактов были мне известны от Большого Джима и Дэнни Ига, однако услышать их из первых рук оказалось не одно и то же, что из вторых, третьих и так далее. Я вспоминал слова Эми: Ламаар, дескать, никому не позволял писать за него биографию, потому что считал свою личную жизнь слишком скучной, – и жалел, что Эми сейчас не с нами. Ламаар поистине обладал даром гипнотизировать слушателей.
– В детстве инстинкт подсказывал мне скрывать свою страсть к рисованию, – говорил Ламаар. – Мне хотелось показать рисунки матери, но я понимал: ее будет мучить страх перед отцом, перед его возможной реакцией. Отец запретил мне даже читать комиксы, не говоря уже о рисовании. Но я чувствовал: рисование – это моя судьба, и ничто не сможет мне помешать. Ничто и никто.
Вот я и грешил. Сидел ночами в своей комнатке, и при свете одной-единственной свечки мои цветные карандаши отбрасывали длинные тени. Тени бежали по столу, по стенам, по потолку, тени перекрещивались и ломались, и мне в них виделись грядущие годы. Моему отцу на войне оторвало ногу; иногда по ночам я слышал, как он по стенке пробирается в уборную, не потрудившись пристегнуть протез, тяжело подпрыгивает, пыхтит. Я быстренько задувал свечку и прятал альбом и карандаши в нишу возле шкафа.
Это был идеальный тайник. Все шло хорошо, пока не сдох енот. Видно, зверь долго хворал и прятался где-то под нашим домом. А когда бедняга начал разлагаться и пошел запах, отец решил доискаться до его источника. Был как раз мой день рождения. Мне исполнилось двенадцать. Я возвращался из школы в приподнятом настроении, гадая, какой подарок мне приготовила мама. Дело в том, что отец разрешал ей делать мне подарки только на Рождество и на день рождения. И вот я вошел в дом. Отец сидел посреди комнаты, в руке у него был стакан с виски, в глазах – ненависть. Чертов лицемер! С кафедры в церкви он вещал о коварстве «зеленого змия», а дома напивался, и тогда становился хуже всех «змиев», вместе взятых. А на столе перед ним лежали мои карандаши и альбом. Всем своим видом отец спрашивал, где я их
