красно-желтым пламенем. Город оживал. Они залюбовались цветами, а когда из глубины лавки вдруг неслышно появилась немолодая хрупкая хозяйка, Момоко поклонилась и осторожно вынула из ведра красную розу. Ей подумалось, что лавочка открылась здесь очень кстати. Ведь город нуждался в цветах не меньше, чем в рисе, — конечно, люди будут покупать их, чтобы принести свет в дома.

Низко стоявшее солнце залило расчищенный бульдозерами пустырь, и мутные лужи вдруг зазолотились под его косыми лучами. Момоко помахала розой прямо у Волчка под носом, но тот только и мог, что завороженно смотреть на нее.

— Замри!

Она замерла.

Такая дерзость — смотреть ей прямо в глаза. И все-таки он посмотрел. Непонятно, какого они цвета, синие или зеленые. В конце концов он решил, что они сине-зеленые. Он такого цвета нигде больше не видел, его и не найти больше нигде, только в глазах Момоко. Поразительное ощущение. Чем дольше он смотрел, тем глубже его затягивало. Волчок вспомнил те времена, когда он почти совсем не знал ее и мог лишь поглядывать на нее украдкой, исподтишка. Как ему хотелось тогда потеряться в ее глазах. А теперь он мог это сделать. Она была одновременно такой родной и такой незнакомой, так взволнованна и так бестрепетна. В том, как он смотрел на нее, неотрывно и долго, была и нежность, и непристойность, это было и подтверждение его бесконечной любви, и надругательство над этой любовью. Он еще долго смотрел на нее по праву сокровенной близости, со спокойной уверенностью любовника и одновременно с бесстыдством докучливою чужака. И Момоко не отводила глаз, смотрела открыто и без смущения и лишь время от времени вспоминала о том, что вокруг ходят люди и они с Волчком являют собой достаточно странную картину.

Момоко вновь взяла его руку, и они пошли дальше сквозь толпу, мимо расчищенных пустырей, обугленных зданий, успевших зарасти травой и цветами, — пошли к трамвайной остановке.

Комната Момоко вновь стала их святилищем. Они лежали на футоне и тихонько беседовали, сверху на них лился приглушенный свет лампы, и только случайные гудки автомобилей напоминали о том, что за стенами комнаты тоже существует мир. На полу стояли две тарелки с остатками привезенной Волчком консервированной ветчины. Они уже выпили последнее саке из того самого лакированного кувшинчика, что привлек внимание Волчка в их первый вечер. Казалось, что с той поры прошла целая вечность, да и сам он стал совсем другим. Оглядываясь на те времена, Волчок видел малого ребенка, а не взрослого мужчину, которым он вроде как уже был два месяца назад.

Они никогда больше не вспоминали о глупом недоразумении, которое чуть не стало для них роковым. Не то чтобы они напрочь о нем забыли, просто решили, что всякое бывает. Ну, случилось. Теперь это позади. Момоко опять смотрела на него сияющими глазами влюбленной женщины. Она призналась, что в первые недели их романа с ней произошло нечто удивительное: она будто стала вся просвечивать, кожа обрела какую-то особую прозрачность и глаза стали ясными и заблестели, как никогда прежде. Конечно, окружающие прекрасно понимали, в чем дело, — ведь причина была черным но белому написана у нее на лице. Сейчас в ее глазах снова читалось то же самое, и Волчок снова ничего не боялся. Сорвавшийся с цепи демон больше не метался в его голове — его будто вытряхнули оттуда, как осадок из кувшинчика для саке.

Интересно, почему никому не пришло в голову написать о счастье, думал Волчок, быстро шагая к Момоко по людной улице. Наверное, потому, что счастливые люди слишком заняты своим счастьем. Им жалко времени на размышления вроде: ах, если бы быть тем-то или там-то, они не оглядываются назад и не заглядывают в будущее, они просто проживают каждое мгновение настоящего. К тому же чужое счастье в лучшем случае кажется скучным, а в худшем — служит горьким напоминанием о том, что оно, в принципе, бывает на свете.

Волчок старался поскорее пробраться сквозь наводнившую тротуар толпу. Сосредоточенно глядя под ноги, он вспоминал, как в кругу его кембриджских приятелей было принято иронизировать по поводу счастья. Интересно, а был ли кто-нибудь из них действительно счастлив? Волчку вдруг подумалось, что невелика наука — с презрением отвергать чужое счастье. Когда он наконец поднял глаза, Момоко уже выходила ему навстречу из дверей радиоцентра. Подкрадывались сумерки, низкие облака зубчато громоздились на линии горизонта. На ее губах играла все та же улыбка, в походке была все та же радостная стремительность. Совсем как у него. А теперь вся ночь впереди. Волчок ждал этого момента весь день и знал, что с его наступлением окончательно утратит привычное чувство времени. Надо постоянно помнить о важности момента, не то ночь закончится прежде, чем он успеет как следует насладиться ею.

Волчка отправили бродить по холмистым улочкам квартала Кодзимачи. Момоко не велела ему возвращаться домой на протяжении часа — готовила ему какой-то сюрприз. Это требовало времени, но, право же, стоило того. Что ж, почему бы нет — заинтригованный Волчок вышел на свежий прохладный воздух, совсем как отец семейства, совершающий прогулку перед ужином. Ну конечно, столько времени может уйти только на стряпню. Он шагал по улицам, согреваемый соблазнительными картинами: тонко нарезанная рыба, угри в сладком соусе, соления и свинина. Нарисованные его голодным воображением — картины отличала редкая живость, на мгновение даже показалось, будто в воздухе повеяло имбирем. Слава богу, низко нависшие в небе тучи вроде не собирались проливаться дождем и было недостаточно холодно для снегопада.

Наконец он в прихожей сбросил промерзшую шинель, оставил ботинки у порога, поспешно затворил дверь. Но не учуял вожделенных запахов. Все было тихо. Заинтригованный, даже насторожившийся, Волчок пристально вглядывался в полумрак и поначалу ничего не мог разобрать.

Она сидела у окна, с опущенными долу глазами, поджав ноги. Волчок встал как вкопанный. Ему было больно, будто от резкого удара какой-то невидимой руки, что внезапно преградила ему путь и выбила из привычной колеи. Так вот что заняло столько времени. Медленно, все еще чувствуя в груди боль от воображаемого удара, он опустился на колени напротив, не зная, что теперь нужно делать, — заговорить или молча ждать. Одно было ясно: правила этой игры ему неведомы, что будет дальше — непонятно, остается просто сидеть и ждать.

Момоко подняла голову — на Волчка пристально смотрели глаза незнакомки, чужестранки, глаза из какого-то неведомого мира. Его американские сослуживцы назвали бы это нокаутом. Потрясение было неожиданным и сильным, внутри у Волчка будто перевернулось что-то бесконечно важное, как, бывает, в один неосторожный миг переворачиваются человеческие жизни. Волчок знал по книгам, как можно, не моргнув глазом, влюбиться и так же мгновенно разлюбить. Ему доводилось читать про юных девушек, что за долю секунды читали всю свою судьбу в глазах незнакомцев, про мужей, что решали уйти от своих жен, пока подносили к сигарете зажженную спичку. Такое случается, и почему-то Волчок был уверен, что сейчас это случилось с ним. Так сбившийся с дороги путник останавливается, глядит no сторонам, дивится собственной беспечности и гадает, куда это его занесло.

Вот и Волчка охватила такая же щемящая тревога, она застучала в висках, забилась в пульсирующих венах, дошла до кончиков пальцев рук и ног. У него вспотели ладони, а голова стала будто пустая. И тут в мозгу его всплыло слово «заблудший». Не чужак, не иностранец, он попросту заблудился. И будет все сильнее сбиваться с пути с каждым шагом вглубь этой неизведанной территории, один, без компаса, без карты. Что из этого всего может выйти? Кто эта женщина, которую он знал как Момоко? Разве она экзотическая кукла, чтобы повертеть ее в руках, или картинка в журнале, чтобы глубокомысленно разглядывать ее, развалившись в кресле посреди гостиной за тысячу миль отсюда? Нет, это он оказался в ее мире, и первым его побуждением было — Волчок едва решался признаться в этом самому себе — бежать. Уйти восвояси, пока он не забрел слишком далеко. И без того глубокое потрясение было еще труднее пережить оттого, что случилось все вих комнате, коснулось самого сокровенного.

Хладнокровно, не спеша он разглядывал ее лицо, бесстрастно изучая отточенные многовековым каноном черты японской красавицы. И вместосвоей Момоко созерцал эту новую женщину. Так живущий вдали от родины изгнанник смотрит порой в окно, видит чужой пейзаж под чуждым небосводом и досадливо вдыхает сухую пыль. Волчок больше не казался себе заблудившимся путником,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×