Волчок растерянно смотрел то на Момоко, то на собственную руку, будто не понимал, чья она, будто к его плечу вдруг приставили что-то незнакомое и чужое. Или, наоборот, будто такая родная, надежная, привычная часть его тела вдруг, обманула его доверие и теперь он с отвращением и замешательством пытался призвать ее к ответу за предательство.
А мгновение спустя он привлек Момоко к себе, покрывал ее глаза отчаянными поцелуями, а рука- изменница пыталась стереть кровь с ее подбородка. В иную минуту это могло бы быть страстной любовной лаской. Момоко хотела было вырваться, но Волчок крепко сжимал ее и все твердил ее имя, будто думал заглушить причиненную боль. И так до бесконечности, он все шептал и шептал одно и то же, он, казалось, решил, что все еще можно спасти и загладить, главное — не отпускать ее подольше, чтобы она наконец поддалась. И Момоко поддалась, от изнеможения и безнадежности. В какой-то миг она почти потеряла сознание и безвольно обмякла в его руках. Этот миг решил все. В этот миг Волчку показалось, что она его простила.
Его тело придавило Момоко и уже совершало какие-то движения, а она глядела в пустоту, и глаза ее были подобны глазам побежденных, которые смотрят, как неприятель вступает в их город. Лежала в расстегнутом платье, с голой грудью, а рядом валялась его фуражка. И все же он гладил ее по лицу с нежностью самого трепетного любовника, касался губами шеи, висков и ушей, самозабвенно зарывался в благоуханный мрак ее волос. Сквозь всхлипывания и прерывистое дыхание до нее доносился далекий голос. Этот голос потерянно шептал ее имя, — казалось, ее зовет ребенок, заблудившийся в туманном сумраке страшных снов.
Момоко безвольно уронила голову. Она ждала, когда это кончится. Ее соски сморщились от холода. Все тело безжизненно оцепенело, ноги обмякли, руки болтались как плети. Она просто сдалась с покорностью трупа.
Потом она нашла в себе силы приоткрыть глаза и вдруг вспомнила молодого Йоши, его альбом и живой наблюдательный взгляд. Снова облизала окровавленные губы и сжала кулаки. Скоро будет легче, скоро она уже ничего не будет чувствовать, совсем ничего, надо просто закрыть глаза.
Когда она их открыла, Волчок, в расстегнутых штанах и выбившейся рубашке, шептал ей слова любви. Они стояли в дверях. Он обливался слезами, и целовал ей руки, и все клялся в вечной любви, и все никак не замолкал, будто хотел пропитать ее любовью насквозь, чтобы ей было уже не сдвинуться с места под тяжестью этой любви.
Момоко не думала, что у нее такие сильные руки. Волчок качнулся назад с каким-то бессмысленным непониманием во взоре, стукнулся головой о стенку и осел на пол.
Тогда она выскочила на улицу.
Глава пятнадцатая
Волчок наконец пришел в себя, открыл глаза и не сразу понял, где он. Уже стемнело, все еще дул ледяной ветер. Он сидел на полу, привалившись к книжной полке, рубашка все так же торчала из расстегнутых брюк. Голова кружилась и болела, то ли от удара, то ли от череды бесконечно сменяющих друг друга картинок, что превращали его черепную коробку в обезумевший калейдоскоп. Волчок отчаянно пытался сложить вместе эти разрозненные вспышки сознания, отделить действительность от кошмара, понять, где крутящаяся в его измученной голове сумасшедшая кинолента, а где его настоящая жизнь. Но, увы, все усилия были напрасны. Только Момоко все глядела на него пустыми глазами, и какая-то личина все заглядывала в окошко памяти, прижималась к мутному стеклу, выкрикивала какие-то слова. Это было его лицо, до неузнаваемости искаженное, изуродованное нечеловеческой гримасой, и слова эти тоже были его. Волчок с трудом мог в это поверить, но слишком хорошо знал, что это правда. Так он и сидел, привалившись к книжным полкам, а Момоко ни на миг не отводила от него взгляда, в котором был написан безмолвный приговор:
Тонкая полоска света падала ему на ноги через открытую дверь комнаты Йоши. Постепенно Волчок приходил в себя. Он вспомнил, как Момоко с неожиданной силой отшвырнула его прочь, вспомнил, как упал навзничь, как ударился затылком о стенку. То ли он просто отключился на мгновение, то ли действительно потерял сознание. Если да, то как долго длился обморок? Пару секунд? Несколько минут или, может быть, дольше? Сколько времени провалялся он тут у распахнутой двери? Сколько времени прошло с тех пор, как Момоко ушла? Волчок наклонился и попробовал застегнуть штаны. По полу были разбросаны фотографии, там же валялась разодранная оберточная бумага и поблескивала темной кожей пара новеньких американских ботинок. А что, если попробовать закрыть глаза и сосчитать до десяти? Не помогло. Он все так же сидел в той же самой комнате, привалившись к той же самой полке. Постепенно до Волчка стало доходить, что все это безумие на самом деле было. Он не пробудился от страшного сна, и память ему не изменяла. Как бывает во сне, только сон этот был явью.
Кто знает, может быть, дверь только что распахнулась. Может быть, Момоко еще там, на улице. А может быть, за сотни миль отсюда. Он дрожал от холода, не в силах пошевелиться, не в силах хоть что- нибудь предпринять, сидел, пока не догорели все свечи и комната погрузилась в призрачный полумрак. Тогда он встряхнулся, встал на ноги, распрямил спину и вышел на глазах у многочисленных обитателей дома.
На стук никто не отвечал, и Волчок открыл дверь своим ключом. На полу стоял чайник. Комод был пуст, исчезла висевшая на кресле одежда, в ящиках тоже ничего не было. Он внимательно осмотрел комнату. Исчезли многие вещи — туфли, платья, белье, но кое-что оставалось на месте. На двери все так же висел халат. Момоко явно спешила и успела прихватить лишь самое необходимое.
На комоде виднелись пятна пыли из-под унесенных безделушек, но акварели остались на стене. Под ними зиял опорожненный дубовый сундук. От писем не было и следа. Волчок упал в кресло и стал перебирать в уме места, куда она могла скрыться. И тут он увидел, что Момоко оставила куклу — его подарок. Раскрашенное кукольное личико невозмутимо глядело на него из-за сундука.
Осмотрев стеллажи, Волчок заметил, что большая часть книг не тронута, он недосчитался лишь пары томов. Вот дешевенькое карманное издание Джона Донна. Когда-то Момоко привезла его из Лондона. Волчок снял томик с полки, погладил переплет кончиками пальцев, неслышно твердя выученные в какой-то другой жизни строки. Ах, если бы только вернуть ту простую жизнь, вернуть того Волчка, ту Момоко, вернуть назад все то, что он собственными руками разрушил. Он зажмурился, силясь отогнать разбуженные поэзией образы. Когда-то это были его слова. Когда-то он сам был Джон Донн.
Внезапно Волчок швырнул книгу о стену, прислушался к тому, как эхо от удара затихло в пустой комнате. Потом встал, забрал куклу и, захлопнув за собой дверь, вышел на улицу. Момоко была где-то там, она должна быть где-то там.
По темной улице ехала армейская колонна. Солдаты сидели в грузовиках, в руках винтовки, каски блестят при лунном свете, ледяной ветер доносил до него их смех. Волчок брел не разбирая дороги, безразличный к холоду. Думал было вернуться в казарму, даже сел в трамвай, но выскочил у парка Синдзюку. Там было совсем тихо, водяные лилии безмятежно покачивались на поверхности залитого лунным светом пруда. Волчок пошел дальше, вглубь парка, и вскоре из темноты стали возникать фигуры дрожащих от холода девушек в легких цветастых платьях.
— Будет хорошо, солдатик, и недорого.
Он покачал головой. К двум девушкам подошли клиенты, взяли их под ручку и повели куда-то, угощая сигаретами и жевательной резинкой. Одна из проституток рассмеялась, и Волчку вдруг послышалось что-то знакомое в этом смехе, показалось, будто он ее уже видел. Компания остановилась покурить; девица стояла, выпуская в ночь клубы дыма и раскачиваясь взад-вперед на каблуках, так что очертания коленей и бедер отчетливо вырисовывались сквозь легкую юбку. Какая-то нелепая надежда толкнула Волчка вперед, и он подбежал к ней, как был, с куклой в руках. Чужое, наглое лицо. Девица смерила его презрительным взглядом и кинула на землю тлеющий окурок. Солдаты рявкнули, чтобы он шел своей дорогой, и Волчок
