Комната влюбленных

образовалось вокруг молодого клоуна, который катался взад-вперед на старомодном велосипеде, выкрикивая политические лозунги. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше видеть спектакль, и разевали рты от удивления, их хмурые лица сияли в восхищении от его ловкости и нелепых ужимок.

Волчок тяжело опустился на ступени церкви и наблюдал происходящее с тем же чувством, какое испытал бы, забреди он случайно в толпу написанных маслом персонажей «Крестьянской свадьбы» Брейгеля. Его не отпускал аромат ее духов, звук ее голоса, он слышал стук ударяющегося о стол пресс- папье и ощущал сладкое забытье в кольце ее рук. Волчок и не заметил, что трюкач закончил свое представление. Его сменили двое юношей с гитарами на шее. Они что-то прокричали смеющейся толпе, а потом запели простенькую популярную песенку. Наоми вполне могла танцевать под это, почему бы ей не унаследовать от матери любовь к популярной музыке и танцам? Странно, парни всего лишь пробренчали на грошовых гитарах два-три нехитрых аккорда, но Волчок услышал в них свой приговор. Это была чужая музыка, музыка нового мира, в котором не оставалось места для таких вот Волчков. В этих двух-трех аккордах он слышал плач по себе, напоминание о том, что ему пора уходить.

Волчок медленно побрел прочь, подальше от этой площади, он сам не знал, куда идет, просто бесцельно бродил по улицам, пока не наткнулся на лавку букиниста. У него разболелись глаза. Дома вокруг заслоняли солнце, и он совсем продрог на холодном вечернем воздухе. И вот сейчас с особой остротой ощутил тоску по уютному книжному миру, теплу слов — подлинных слов. Он заскучал по дому, такому далекому дому. Он увидел свой дом, свой сад, свой заставленный книгами кабинет, свое любимое кресло и с нежностью подумал, что все эти надежные верные вещи никуда не делись и терпеливо ждут его возвращения.

В лавке пахло старыми книгами. Этот особый, затхлый воздух напомнил Волчку о библиотеке приходского священника, в которой он провел счастливейшие часы своего детства. Перебирая книги, он дошел до томика стихов в кожаном переплете. На книге не было года издания, но Волчок отнес ее к середине девятнадцатого века. К тому времени, когда начался конец поэзии. Он начал перелистывать шероховатые плотные страницы, которые давно почивший читатель когда-то аккуратно разрезал, — но вдруг остановился. Это он нашел книгу или книга нашла его? Кто знает, вопрос веры. Но стоило ему узнать первые же, давно не читанные строки, как у него не остаюсь ни малейших сомнений в том, что это книга ждала его, ждала до этого самого мига, до этого самого дня, ждала, чтобы одарить единственным утешением. Нетерпеливо схватив маленький томик, он расплатился и вышел.

Волчок плохо спал в ту ночь, выехал рано на рассвете и, пробираясь по почти пустым улицам, добрался до дома Момоко. Еще горели фонари, а утреннее солнце пока не грело. Он взял старинную книгу, теперь аккуратно завернутую и простую оберточную бумагу, и крадучись пошел по дорожке. Он был единственным человеком на улице и, подойдя к дому, на секунду замер. Свет был погашен, шторы опущены, дом спал, и Волчок не боялся, что его заметят. Совершенно не волнуясь, он какое-то время изучал ее дверь. Затем, не мешкая более, он медленно открыл железную калитку, сделал несколько коротких шагов и нагнулся, чтобы положить книгу на крыльцо Момоко.

Глава тридцать третья

Так обычно и бывает. Улица пуста, ты думаешь, что никого поблизости нет, и вдруг открывается дверь. Волчку в тот момент хотелось, чтобы эта улица, этот дом, это крыльцо — в общем, целый мир принадлежал только ему. Но вмешалась сама жизнь. Наоми уходила из дому рано и решила не тревожить Момоко, зато потревожила Волчка. Он как раз оставлял книгу на крыльце, когда дверь открылась.

— Ах! Это ты! Ты! — вырвалось у Наоми.

Она открыла дверь и неожиданно увидела седые кудри незнакомца, стоящего на коленях у ее крыльца. Она не испугалась, не отпрянула. И это не был незнакомый человек. Наоми вздрогнула от неожиданности и вместе с тем почувствовала, что откуда-то знает его… «Ах! Это ты! — воскликнула она и вполне могла бы прибавить: — Я ждала этого, разве ты не знаешь? Я ждала этого столько лет. А потом мне надоело. Я перестала ждать. Теперь мне все равно. Уходи».

Но разве не она сама, бывало, звала его? Вот он и явился на зов, вот он здесь, ее давняя игрушка, да только теперь его уже не убрать обратно в коробку, потому что время игр прошло. Она с поразительной живостью вспомнила образы, заключенные когда-то в жестяную коробку от шоколадных конфет: она снова видела улыбающегося молодого лейтенанта, стоящего на каком-то далеком мосту, еще до ее рождения. Наоми не раз спрашивала себя, узнает ли его, столкнись они случайно на улице, и решила, что, конечно, узнает. Некоторые люди меняются до неузнаваемости. Но только не он. Сравнив это лицо с тем единственным изображением, она ясно увидела, как под маской застигнутого врасплох пожилого человека улыбается тот самый юноша. Она глядела на этого человека и опять не могла избавиться от нелепой мысли: неужели все это устроила она? Вот что получается, когда играешь с вещами, о которых не имеешь ни малейшего понятия.

Волчок молчал. Так они и смотрели друг на друга, безмолвно, забыв о времени. Наконец Наоми тихо закрыла за собой входную дверь, осторожно села на ступеньку крыльца, в каком-то оцепенении прислонилась к дверному косяку. Волчок, не раздумывая, сел рядом. Отец и дочь сидели тихо, всматриваясь в пустынную улицу. Потом Наоми быстро глянула на него, затем снова отвернулась.

— Ты часто лазишь в чужие дома? — спросила она.

Волчок не повернул головы и немного помолчал, прежде чем ответить:

— Поверь мне, я ничего не знал о…

— Я знаю, что ты не знал.

— Если бы я знал, поверь мне, если бы я знал…

Не давая договорить, Наоми обернулась и пристально посмотрела на него:

— Я все знаю. Я все это знаю.

Волчок никогда раньше не видел ее глаз. Теперь он недвусмысленно читал в них, что это «все» значило. Так когда-то глаза ее матери сказали: А ты такой же. Взгляд дочери давал понять, что он никогда не занимал в ее жизни особого места, так что и лишиться ему особо нечего. Вдруг его что-то кольнуло: он увидел ее непослушную челку и быстрый взгляд, и внутренний голос сказал ему — «мое». Волчку пришлось отвернуться, чтобы не выдать переполнявших его чувств.

— Что в пакете?

Волчок посмотрел на маленький сверток в своих руках:

— Книга.

— И что за книга?

— Стихи.

Опять этот пристальный взгляд. Девушка понимающе кивнула.

— Стихи, — повторила она.

Волчок вертел сверток в руках:

— Старая книга. Довольно старая. Не очень дорогая.

— Это ваша книга?

Он кивнул, понимая, о чем она говорит:

— Да, этонаша книга. Вернее, когда-то была нашей.

— И ты нашел ее.

Он нашел книгу или книга нашла его? И то и другое. Волчок не знал, ждут ли от него ответа. Они снова замолчали. Мимо проехала машина, они досадливо подняли головы на шум мотора.

Он не умел рассказать свою жизнь в двух словах, хотя больше и не потребовалось бы. Не могла этого сделать и Наоми. Оставалось лишь сидеть в бесконечном, жутком молчании. Наконец Волчок не выдержал мертвой тишины и заговорил.

— Твоя мать, — сказал он, запинаясь, — была, — он быстро поправился, — и остается единственной женщиной, которую я любил. Любил безмерно.