— Да, и до сих пор играет. Я не могу поменять мелодию. — Она весело рассмеялась. — Ненавижу этот вальс. Представляешь, как часто мне приходилось его слышать, живя в Вене?
Изабелла посмотрела на Винсента и краем глаза заметила официантку. Та недружелюбно наблюдала за ними из дальнего угла зала. Женщину явно напугал разговор с Изабеллой, и в этом не было ничего удивительного.
Возможно, она сейчас испытывает то же самое, что пережила Изабелла, когда Энжи впервые дал ей о себе знать. Он то поддразнивал ее, то ободрял, то приводил в смятение, всякий раз ведя себя непредсказуемо.
И она никогда не знала наперед, чему можно будет уподобить очередной контакт с ним — букету цветов или холодному душу.
— А когда он в первый раз заговорил с тобой?
— Это было в одном венском кафе. Хочешь посмотреть?
— Нет! — Этрих инстинктивно вытянул вперед обе руки с поднятыми ладонями. У него не было ни малейшего желания совершить очередное путешествие в ее прошлое. — Просто расскажи мне, как все было, Физ.
— Знаешь, это ведь не так уж важно по сравнению с тем, как он сообщил мне о тебе. О том, что с тобой должно было случиться.
— Расскажи.
Этрих почувствовал, что вспотел, и невольно бросил исполненный досады взгляд на свои взмокшие ладони. Что ж, еще одна из примет старости. Тело реагирует на смену эмоций острее, чем прежде, и контролировать его становится сложнее. Оно ведет себя как пожелает. В минувшие годы он, бывало, только плечами пожимал, когда внутри у него все кипело. А не так давно, услыхав по радио знакомую пронзительную мелодию, Этрих возблагодарил Бога, что был в тот момент один, — при первых же звуках песни он не смог сдержать слез.
В последнее время, нервничая, он заставлял себя глубоко дышать и с силой, до боли сжимал кулаки. В противном случае ему приходилось опрометью нестись в туалет, чтобы не описаться. Получалось, что его организм впадал в детство, когда ответ на любой раздражитель оказывался прямым и примитивным: огорчили — заплакал, напугали — описался. Что поделаешь, в старости мы становимся заложниками собственного тела с его капризами.
— Я шла по Виндмюльгассе…
— Погоди, Физ, я, признаться, не расслышал, что ты говорила вначале. Повтори, пожалуйста.
— Я вышла из «Звезды морей» и, представив, как после всего того, что случилось, вернусь к себе домой и стану нервничать и места себе не находить, решила пойти куда глаза глядят. Но болтаться по улицам не хотелось, ведь было уже девять вечера, и тут я вспомнила, что кафе «Риттер» открыто допоздна. До него было каких-нибудь пять минут ходу, и я отправилась туда. Ну, «Риттер» ты хорошо помнишь — огромный зал, обстановка в духе пятидесятых, всегда накурено и темно, даже солнечным днем. Там было почти пусто. Я, как только вошла, сразу заметила детскую коляску у одного из столиков. И удивилась: младенцы в такой час должны спать у себя дома в кроватках, а не ходить с родителями по ресторанам. Я села за столик у окна и заказала бокал вина… Тут мне позвонила Кора. Мы разговаривали, я смотрела в окно, и вдруг кто-то тронул меня за колено. Я посмотрела вниз и оторопела: возле меня стоял ребенок. Он опирался на мое колено и, задрав голову кверху, заглядывал мне в глаза. Смуглый, похожий на маленького турка, голова вся в черных кудряшках, глаза большие и тоже черные. — Она хихикнула, прикусив губу. — И еще он был ужасно некрасивый, просто маленькое пугало. Знаю, ты не любишь, когда так говорят о детях, но поверь, тот малыш показался бы симпатичным разве что родной матери.
Этрих мгновенно представил себе сказочного карлика и захотел уточнить:
— Он был просто некрасивым или уродливым?
— Обыкновенный ребенок. Толстый приплюснутый нос, большой рот. Очень ему не повезло с внешностью. На такого взглянешь и подумаешь: «Ну ничего, может, когда вырастет, похорошеет». Хотя в душе понимаешь, что у него нет на это никаких шансов. Я сразу решила, что это его коляска стояла неподалеку от входа, и оглянулась, чтобы дать знать родителям, куда запропастилось их дитя, но их столик оказался скрыт угловым выступом стены, и мы с Уродцем продолжили игру в гляделки. Он был очень мал, и я хочу, чтобы ты ясно себе представил эту картину. Такие малыши обычно и ходить-то не умеют, а если протянуть им палец, хватаются за него всей пятерней. После того как мы вдоволь налюбовались друг другом, я ему улыбнулась. Но ответной улыбки не дождалась. Он вдруг заговорил со мной, негромко, но очень отчетливо: «Подними меня и посади на колени». Голос у него был детский, Винсент, но интонации совсем как у взрослого.
— Боже мой! — вырвалось у Этриха. Он принялся лихорадочно тереть ладонями плечи.
— Да, я представляю, что ты сейчас чувствуешь, но не забывай, Энжи бывает шаловлив и иногда заходит довольно далеко в своих проказах. Со временем к этому привыкаешь.
— Нет, Физ, прости, но это уж слишком. В течение одного вечера он предстал перед тобой сперва в виде огромного пса, а через полчаса в образе говорящего младенца? Лично я к такому никогда не привыкну.
— Придется. Никуда ты не денешься. Бери пример с меня. В общем, я послушно подхватила его на руки и посадила к себе на колени. Он велел мне сделать вид, что я играю с ним как с обычным ребенком, для отвода глаз. Ведь вокруг были люди, и им могло показаться странным, что мы беседуем на равных.
— Я тебе не верю!
— Что?
Голос его начал срываться:
— Вся эта история — это ведь чушь какая-то! Мы сидим и обсуждаем полнейшую чушь!
Изабелла молча ждала, пока негодование Винсента не улеглось.
— Можно мне продолжать? — спросила она с нажимом и слегка изогнула бровь.
— Ну разумеется! Я жажду услышать, как маленький гном сообщил тебе о моей кончине.
— Погоди-ка…
— Он так и сказал: «Погоди-ка»? Я не совсем понимаю…
— Да нет же, помолчи, Винсент. Здесь что-то не так…
В голосе ее было столько тревоги, что он мгновенно насторожился и стал оглядываться по сторонам с видом агента секретной службы, охраняющего гаранта конституции посреди толпы сограждан. Он так старательно отыскивал взглядом врагов, что не заметил, как Изабелла собрала свои вещи и поднялась на ноги.
— Уходим.
— Почему?
— Из-за Энжи. Он сказал, что нам надо убраться отсюда как можно скорей.
Вставая, Этрих бросил на стол двадцатидолларовую купюру и поспешил за Изабеллой, которая уже вышла из кабинки и стремительной походкой направилась к двери. Не оглядываясь, она протянула ему руку. Этрих сделал шаг и сжал ее ладонь. На секунду перед ним мелькнуло счастливое, торжествующее лицо официантки, которая их обслуживала. Она была несказанно рада, что эти двое наконец уходят.
Очутившись на парковке, Изабелла уверенно свернула в сторону от его машины. Этрих потянул ее за руку:
— Ты куда? Машина…
— Нам нельзя в ней ехать. Пойдем. — И теперь уже она с силой потянула его за руку.
— Да, брось! Ведь там весь твой багаж.
— Забудь о нем. Поторопись, Винсент!
Она оглянулась через плечо, окинув взором сперва его, а после здание кафе. Глаза ее были расширены от страха, так что Этрих невольно тоже обернулся назад, но ничего странного или пугающего не заметил.
Они находились на «ничейной земле» между большим городом и аэропортом, где множество машин проносятся по шоссе на огромной скорости, почти никогда не останавливаясь, в особенности по вечерам. Мертвая зона, где существуют автобусные остановки, на которых никто не входит и не выходит, расплывчатая граница между «здесь» и «там», территория города, которую обычно видишь только из окна
