— Изабелла, ты ведь давным-давно в курсе, что я умерла. Мне это тоже известно. Чему тут удивляться?
Изабелла почувствовала себя виноватой. Ведь, добиваясь от бабушки правды, сама она многое от нее утаивала.
— Но ты-то откуда это узнала?
— Поверь, мертвые знают, что мертвы.
— Мне немного не по себе. Здесь…
Бабушка кивнула:
— Понимаю, о чем ты. Все, что ты видишь вокруг, немного не такое, каким было в прежние времена. Заметила? Вглядись внимательней. Это потому, что комната и все, что в ней, — наши ожившие воспоминания. Твои и мои. Общие.
Изабелла до мелочей помнила эту комнату. В последние годы жизни старая женщина покидала ее, разве только чтобы сходить в туалет. Изабелла провела здесь так много времени, что все детали окружающей обстановки навеки врезались ей в память.
Но теперь она ощутила едва ли не враждебность, которую источали столь милые ее сердцу вещи. Она со страхом и недоумением огляделась по сторонам.
Бабушка перегнулась через стол и потрепала ее по руке.
— Тебе нечего бояться, милая. Вспомни-ка, минуту назад я поморщилась, когда отпила из своей чашки. А знаешь почему? Потому что мой чай превратился в какао.
Изабелла весело улыбнулась, ей больше не было страшно.
— Мы всегда пили здесь вместе какао. Почти каждый день, когда я приходила домой из школы.
— Верно. А теперь я открою тебе одну тайну, моя милая, я ненавижу горячий шоколад.
Изабелла расхохоталась. Эту традицию они с бабушкой соблюдали в течение долгих лет. Она вбегала в спальню и с порога начинала рассказывать старой женщине о своих школьных делах, а та с улыбкой слушала ее. На столике Изабеллу всегда поджидал кувшинчик с горячим какао и ванильное пирожное.
Она все смеялась и смеялась и никак не могла остановиться.
— Надо же, а я об этом не догадывалась.
— Зато теперь знаешь, как обстояло дело. — Бабушка улыбнулась. — Смерть, знаешь ли, от многого избавляет. Например, от необходимости пить какао. Я-то ведь представила, что в моей чашке чай. А ты вообразила, что в ней какао. Твои воспоминания оказались живее, сильней моих, и чай превратился в какао.
— Но если на самом деле это не твоя спальня, а наши ожившие воспоминания, то тогда где же мы сейчас находимся?
— Где? Я умерла, а ты жива и пришла меня навестить. Твой приятель, прежде чем привести тебя сюда, убедился, что здесь ты будешь в безопасности, пока он не решит кое-какие проблемы там, в вашем времени.
— Так это смерть? — Изабелла бросила опасливый взгляд по сторонам.
— Что-то вроде промежуточной станции. Ты сюда прибыла из одного пункта, я из другого. — Бабушка улыбнулась, на ее морщинистом лице появилось лукавое выражение, которое Изабелла хорошо помнила, — не иначе как старая женщина собралась пошутить. — Представь, что мы сидим в придорожном кафе, на полпути между Веной и Зальцбургом. Не хочешь ли кое-куда сбегать, воспользовавшись остановкой?
— Так всегда говорила мама, когда мы путешествовали в автомобиле. Ты знаешь, где сейчас Винсент?
— Нет, моя милая.
— Ты можешь ему чем-нибудь помочь?
— К сожалению, нет. Все это для меня так ново. Я только недавно научилась беспристрастно взирать на собственную жизнь. Влиять на то, что происходит у вас, мне не под силу.
Изабелле вспомнились слова Коко о том, что после смерти каждый сперва попадает в чистилище, а потом — в Мозаику.
— Можешь мне рассказать, на что это похоже?
— Могла бы, но ты все равно ничего бы не поняла. Нет, я вовсе не считаю тебя глупой, просто дело в том, что рассмотреть с полной отчетливостью свой жизненный путь можно только после того, как он закончится. Чтобы увидеть жизнь такой, какая она есть, надо оборвать все связи с ней, из участника превратиться в стороннего наблюдателя… И потому делиться с тобой моим опытом — все равно что объяснять решение математической задачки ученице, испытывающей оргазм.
— Бабушка!
— Я тебе правду говорю. Смерть — это спокойная ясность, которая воцаряется в душе после оргазма, а жизнь — это сам процесс.
Изабелла усмехнулась:
— Надо же, я всегда считала, что секс занимает в жизни значительное место, а ты говоришь мне, что секс это и есть жизнь?
Этрих медленно открыл глаза, заранее опасаясь того, что должен был увидеть. Как он и думал, он снова очутился совсем не там, куда направлялся, не в больничной палате, где прошли последние часы его жизни, а на открытом пространстве под ночным небом. Неподалеку горел огромный костер. Морской прибой шумел, перекрывая своим шумом треск сучьев и рев пламени.
Этрих огляделся по сторонам. На сей раз его занесло на какой-то пляж. Тщетно пытаясь угадать, в каком времени плещутся эти волны, горит этот костер, он вдруг услыхал голос и окаменел от неожиданности. Изабелла как-то раз сказала ему, что стоит услышать знакомый голос в неподходящем месте, и ты цепенеешь, не в силах пошевелиться, будто это голос Медузы. Этрих запомнил сравнение.
Голос, который он услышал, ничуть не изменился. Единственным, чем бог не обделил его обладательницу, Медузу, хорошо знакомую Этриху, была способность вечно скулить и хныкать. Зато уж с этим она справлялась безупречно. Была ли Медуза оживлена или угрюма, пребывала ли она в радостном возбуждении или глубокой тоске, ее голос всегда оставался одинаково плаксивым.
— Ну ты бы хоть подождал, пока совсем стемнеет. Увидят же!
Вот именно эта фраза привела Этриха в тоскливое замешательство. Не только голос, но и слова. Слова, навек сохранившиеся у него в душе, как если бы их высекли резцом на твердом граните воспоминаний.
Она лежала под ним на песке, и краешком глаза он видел ее желтые трусики. Джиджи Дардесс, девушка, с которой он впервые в жизни занимался любовью. У нее была смазливая мордашка, большая грудь, скверная репутация и этот голос. Этрих, шестнадцати лет от роду, пригласил ее на праздник по случаю окончания учебного года, потому что жаждал лишиться невинности, а Джиджи, судя по всему, была именно той, кто мог ему в этом помочь.
Подобно всем молодым людям на планете, он начал с мечтаний о том, что рано или поздно в его жизни произойдет чудо и первые красавицы школы, Андреа Шницлер и Дженнифер Холберт, вдруг снизойдут до него. Но королевы не удостаивали Винсента Этриха даже взглядом, и в глубине души он понимал, что рассчитывать на их внимание попросту глупо. Поэтому, как и большинство молодых людей, он опустил планку своих сексуальных притязаний ниже, еще ниже, еще, пока не погрузился на самое дно, как подводная лодка. И вот, выглянув однажды в перископ, он увидел проплывавшую мимо Джиджи Дардесс.
Он не раздумывая пригласил ее на праздник. Она нисколько не удивилась — вздохнула, на миг подняла на него глаза и буркнула: «Ладно» таким тоном, словно согласилась выполнить тяжелую работу.
Но как бы там ни было, через две недели они очутились на этом пляже. События развивались стремительно. Стоило небу подернуться вечерней дымкой, как школьники, разбившись на пары, разбрелись кто куда.
После первого же поцелуя Джиджи безропотно позволила ему любые прикосновения. Такое начало повергло Этриха в некоторое замешательство, потому что он совершенно не представлял себе, как следует действовать дальше. Теоретически он был подкован неплохо. Последние годы почти все его разговоры с приятелями так или иначе вращались вокруг секса. Беда заключалась лишь в том, что приятели были столь
