окну, словно приводя в порядок свои мысли и чувства.
– Когда ты жила в Вене, тебя звали Элизабет Ланц. Тюя смерть стала самым заметным скандалом того времени, потому что, когда ты упала, в театре было множество народа. Шумда был тогда на вершине своей славы. Люди приезжали со всех концов Европы, чтобы его увидеть. В тот вечер в театре присутствовал начальник полиции, который самолично его и арестовал…
– Как вам это удалось?
– Обменяла свою жизнь на его.
– Но как же вам… Что вы имеете в виду?
– Посмотри на свою руку, Миранда.
Я повиновалась, но ничего особенного не увидела.
– Нет, поверни ее. Смотри на ладонь.
Никаких линий. Все они куда-то исчезли, и моя ладонь стала гладкой, как лист бумаги. Как кожа на любом другом участке тела. На карте, где рисуют свои узоры прошлое и будущее, не осталось ничего.
Я не верила своим глазам и не могла отвести взгляда от ладони. И тут снова заговорила Франсес.
– Миранда!
– Что это значит? Почему?..
– Послушай меня. Когда ты шла на стадион, линии на твоей ладони еще существовали! Они исчезли, когда ты узнала, кто ты такая.
– Что я вампир? Когда я поняла, что прожила все эти жизни? Именно тогда их не стало?
Мне необходимо было повторить ее слова, чтобы закрепить их в моем пошатнувшемся сознании. Несмотря на все усилия сохранять здравомыслие, голос мой грозил сорваться. Я с трудом владела собой. Чувствовала себя так, словно теория большого взрыва была разыграна еще раз – в моем мозгу. Все, что я знала, разлетелось с невероятной скоростью в самые дальние уголки Вселенной. Может, через миллиард лет их скорость уменьшится, они снова остынут и на них возникнет какая-нибудь новая жизнь, а пока они только разлетались со страшной скоростью.
Франсес вытянула ко мне правую руку ладонью наружу. Кожа была испещрена линиями и бугорками, пересечениями и разветвлениями дорог – целая жизнь в линиях на коже, подробная, хотя и хаотичная карта многих дней Франсес Хэтч.
– Что вы хотите этим сказать, Франсес?
Она медленно подняла левую руку. Ладонь была гладкой. Я быстро повернула свою левую руку ладонью вверх. Но она оказалась такой же гладкой, как и правая.
Франсес сложила руки на коленях.
– Хироманты до хрипа спорят, что означают те или иные линии на ладонях, но все они едины в том, что левая рука отражает врожденные свойства личности, а правая – то, как человек ими распорядился. Левая, – она подняла гладкую ладонь. – Правая.
– Но почему обе мои гладкие?
– Потому что теперь, когда ты узнала, кто ты есть на самом деле, у тебя больше нет судьбы. С той самой минуты все зависит только от тебя. – Она провела языком по губам. – Теперь ты другая.
– Судя по тому, что мне стало сегодня известно, я всю жизнь была другой. Все мои жизни! – Последнее слово я прошипела, как змея.
– Но теперь ты знаешь о себе правду. Это все меняет. Теперь ты можешь с этим что-нибудь сделать. Теперь все зависит только от тебя.
Я снова взглянула на свои гладкие ладони, не зная, что сказать, о чем спросить.
– Расскажите мне о вас и Шумде.
– Я не видела его семьдесят лет. С того дня, когда спасла его. Так оно устроено – если приносишь себя ради кого-то в жертву, больше ты с этим человеком не встречаешься. Почти всегда оттого, что они
Глаза ее говорили другое. Замолчав, она перевела взгляд на цветы, словно эти прекрасные букеты были посвящены в тайну, которой она не хотела делиться.
– Но Франсес, я ведь умерла! Расшиблась насмерть в театре. И в церкви, упав с лесов…