любопытства. До сих пор она была так откровенна в своих чувствах, что я не замер от этого вопроса, облизнувшись, как Серый Волк. Она просто хотела посмотреть мою квартиру, вот и все. Когда мы вышли из машины и направились по улице, Марис взяла меня за руку и засунула ее себе в карман.
– Мне понравилась парикмахерская, от холма я в восторге, но зачем вы привели меня в зоомагазин?
– Потому что там всюду видна любовь хозяев. Я чувствую это каждый раз, когда захожу. Они любят пса, любят разговаривать с посетителями, они, наверное, любят и когда там никого нет, кроме них самих. Нынче так мало людей любят то, что они делают. Люди плохо выполняют свою работу, потому что ненавидят ее или потому что она им наскучила. И мне нравится, когда люди радуются тому, как они устроили свою жизнь. Неподалеку есть банк, куда я захожу, просто чтобы посмотреть, как кассир обращается с деньгами.
Мы были у дверей моего дома, и я остановился. Дверь была пятнадцати футов в высоту, деревянная, резная – прекрасная работа.
– Посмотрите на эту дверь. Иногда, заходя, я останавливаюсь и смотрю на нее, потому что парень, который ее сделал, явно делал свою работу с любовью.
Мы прошли через длинный вестибюль ко входу в мою часть здания, потом поднялись на три ступеньки к древнему лифту, так пыхтевшему при подъеме, что я часто беспокоился, доберусь ли до своего этажа. Мы вошли, я задвинул дверь и нажал на кнопку четвертого этажа. Сооружение щелкнуло, застонало и неуверенно поползло вверх. Марис тревожно взглянула на меня.
– Не беспокойтесь, он всегда так.
– Это не слишком ободряет. Когда лифт остановился на моем этаже, Марис быстро открыла дверь и поспешила выйти.
– Уф, ну и агрегат – прямиком из «Третьего человека».
Завозившись с ключами у двери в мою квартиру, я понял, что нервничаю больше, чем думал. Но, в конце концов, нашел нужный ключ и повернул его в скважине. Тут же Орландо, как обычно, промяукал из-за двери: «Добро пожаловать домой». Наверное, он стоял прямо за дверью, потому что, когда я толкнул ее, она с легким стуком его ударила.
– Вы всегда так здороваетесь со своим котом? Услышав чужой голос в своем царстве, Орландо замер и «посмотрел» в сторону Марис. Для кота он был довольно приветливый парень, но не привык к присутствию дома кого-то еще (кроме меня).
– Дайте ему вас обнюхать, и все будет в порядке. Он подошел и провел поверхностную инспекцию на нюх. С удовлетворением убедившись, что Марис – это не враг и не большая мышь, он начал виться вокруг ее ног.
– Можно погладить его?
– Он это любит.
Марис подняла его и ласково погладила по голове. Орландо не мурлыкал, но я видел по его слепым глазам, что ему приятно. Держа его на руках, Марис прошла в комнату. Я последовал за ней, чувствуя себя агентом по недвижимости, рвущимся заключить сделку. Мне было важно, чтобы ей понравилось мое жилище – и само место, и вещи, которыми я себя окружил. Сев в одно из моих дорогущих кресел, она медленно осмотрелась, разглядывая комнату с этой низкой точки.
– Вы в котором сидите, когда один?
– В том, где сейчас вы.
– Я так и думала. На коже больше морщин. Ле Корбюзье был большой болван. Такие великолепные с виду кресла, а руки положить некуда. Он говорил о необходимости абсолютной простоты в вещах, а проектировал шикарную мебель, которая и правда проста, но совершенно непрактична! И то же самое с его домами.
– Верно! Никогда не знаю, куда деть руки, когда сижу здесь.
Она положила Орландо и встала из кресла.
– Конечно. И к тому же они стоят целое состояние. У вас есть семейные фотографии?
Кивнув, я подошел к письменному столу и вынул большой конверт с фотографиями. Протягивая его Марис, я чувствовал себя не совсем одетым – потому, что там были фотографии Виктории, и где мы с Викторией кривляемся перед объективом, и где я в костюме для фильмов и кинороликов. Кроме морщин на лице, эти снимки были, пожалуй, единственным сохранившимся свидетельством для Марис Йорк о нескольких последних годах моей жизни. Еще был в чулане свитер, купленный во время поездки в Париж с моей бывшей женой, и ложки в кухонном ящике, которые мы вместе выбирали на венском блошином рынке. Но Марис не знала этого. О Виктории и о моем прошлом она знала из моих же рассказов, но те были такими отретушированными и окрашенными моими пристрастиями, тайнами и болью…
– Это Виктория? – Да.
– Примерно так я ее и представляла. Вы хорошо ее описали.
Она увидела моих родителей, их дом в Атланте, мою сводную сестру Китти на кухне, делающую пирожные «картошка».
– Вы что-нибудь читали о графологии? – Она не отрывала глаз от моего снимка в десятилетнем возрасте, где я был в форме Малой лиги. Я покачал головой. – Самое интересное – что, как утверждают специалисты, по почерку невозможно установить личность, пока не прочитаешь пять страниц рукописного текста. Некоторые крупные компании при поступлении на работу устраивают тест: написать от руки пять страниц. А потом графологу или психологу, чтобы узнать их мнение, передают только пятую страницу. По- моему, то же самое и с фотоальбомами. Нужно просмотреть его весь, прежде чем придешь к какому-то заключению. Вот сейчас я думаю: «Как это получается, что он так мало рассказывает о своей семье? Почему у него лишь две фотографии его сводной сестры?» И все такое. Но я знаю, что нужно просмотреть их все, прежде чем смогу получить ясное представление о вас.
– Хотите выпить?
Наверное, я проговорил это странным голосом, потому что она вскинула на меня глаза.
– Вы сердитесь, Уокер? Уставившись в пол, я покачал головой.
– Забавно, что в тридцать лет вас смущает случившееся в юности. То, к чему вы уже не имеете отношения, все еще цепляется за вас.
– Меня усыновили, Марис. Меня нашли в мусорном бачке рядом с одним рестораном в Атланте. Какой-то бродяга нашел меня ночью, роясь в поисках съестного. Никого, имеющего более близкое отношение к моим родителям, в моей жизни не было. Но к тому времени, когда я выяснил его имя и место жительства, он уже много лет как умер.
На ее лице отразились боль и изумление.
– Это правда?
– Правда. У меня прекрасная семья. Я очень люблю их всех, но не имею представления, кто были мои настоящие родители. А хотите кое-что узнать? Виктория всегда верила, что потому я и стал актером: чтобы когда-нибудь мои настоящие родители увидели меня на экране и узнали своего сына. Не знаю, как бы они узнали меня через тридцать лет, но она не сомневалась, что именно потому я так о усердно работаю и стараюсь преуспеть в этом деле. Она подошла и взяла меня за руку.
– И это вас смущает? Похоже на немецкую Marchen [7]!
– Если бы это была сказка, все бы было в порядке, но это реальная жизнь, Марис. Моя жизнь.
– Нет, не жизнь. Это начало жизни. Важно то, что вы делали с тех пор. Посмотрите на тех, кто родился, имея все, но потом совершенно все испоганил. Это они должны чувствовать вину. Из того немногого, что я видела и вы мне рассказали, видно, что вы хороший человек, умеющий тонко чувствовать и понимать.
– А мой развод?
– Не глупите. Половина взрослых американцев хотя бы раз разводились. Как это случилось?
– Мы слишком много обманывали друг друга.
– Это не очень красиво, но такова одна из опасностей сегодняшней жизни. Все открыто и легко, и не нужно тратить много времени для получения всего того, что, как утверждали родители, приходит только после тяжелых трудов и большой настоящей любви. По-моему, наше поколение все еще никак не привыкнет к тому, что в меню секс переходит из главных блюд в разряд закусок. Это очень плохо, но это так. Нужно просто признать это и двигаться дальше.
– Но вы сказали, что заинтересовались мной. Может, из-за моего развода вы не уверены в моей