– Это было бы очень мило с вашей стороны. Она уже сидела, когда я встал, чтобы положить ее чемодан от Луи Вуаттона на полку. Похоже, она привыкла, что всю жизнь ей помогают мужчины.
– Большое спасибо. Вы говорите по-английски? – Да.
– Слава богу. А то я так устала говорить на чужих языках. Вы едете во Франкфурт? Далековато, не правда ли?
Через час после отправления Кико рассказала мне все о своей работе моделью в Европе, об итальянском дружке, не ценившем ее в должной мере, и о том, как одинока жизнь. Она спросила, нельзя ли ей сесть на мою сторону, а сев, каждые несколько слов сопровождала прикосновением к моей руке, колену…
Если бы такое случилось до Марис, я был бы счастлив. А так я улыбался и с сочувствием выслушивал ее, но не делал никаких попыток ответить взаимностью на ее тепло. Очевидно, она не привыкла к такому, и ее лицо выражало все большее и большее недоумение. Еще через десять минут долгих взглядов и длинных ногтей на моем колене я дотронулся до ее руки и сказал, что женат.
– И что? Ваша жена в этом поезде?
– Нет, но она в моих мыслях, и этого достаточно.
Разозлившись, как прихлопнутая пчела, Кико встала и потянулась к своему чемодану. Я предложил свою помощь, но она лишь бросила на меня убийственный взгляд и даже не поблагодарила.
Она была маленького роста, и ей пришлось тянуться к ручке чемодана. От рывка чемодан свалился с полки ей на голову, и она ударилась затылком о стену. Чемодан упал на пол. Красавица вскрикнула и, согнувшись, повалилась лицом на сиденье перед собой. Затылком она ударилась о привинченный к стене металлический крючок для одежды, и все залило кровью – кожаную куртку, белые руки, черную шелковую блузку.
С закрытыми глазами женщина что-то бормотала, то ли от потрясения, то ли от боли. Я склонился над ней и произнес это
Какое-то время я посидел, успокаивая ее, убеждая, что она заснула и что-то кричала во сне про падающий чемодан. Но вот же он – по-прежнему лежит на полке. Это просто дурной сон.
Когда стало ясно, что все в порядке, я взял свой багаж и вышел из купе. Но сперва я усыпил мою попутчицу. Это было проще простого.
На следующее утро в Кельне у меня было два часа до прибытия моего следующего поезда. Выпив плохого кофе в вокзальном ресторане, я нашел телефон и позвонил Марис. Я сказал ей, что звоню из гостиницы и что у меня прекрасный номер с видом на Кёльнский собор.
– Как он выглядит? Похож на Святого Стефана в Вене?
Я никогда раньше не был в Кёльне и ничего не знал об этом. Мне были видны лишь поезда, рельсы и снующие пассажиры. Закрыв глаза, я снова произнес это
В полдень я сошел со своего второго поезда. На все необходимое мне требовалось три часа. Единственной настоящей трудностью было – найти то место.
На обратном пути в Вену я не спал, а смотрел в окно на встающее над австрийскими пейзажами солнце. Пустив мысли на самотек, вот что я увидел. Или ощутил. Или понял где-то в глубине.
Лето в Ист-Гемптоне, на Лонг-Айленде. У родителей Виктории Маршалл здесь дом на берегу океана, и они пригласили меня на выходные. В тот вечер мы пошли на спектакль в театре Джона Дрю. Сам спектакль был скучный, самым интересным за эти два часа была рука Виктории у меня на бедре. Это было не похоже на нее. В колледже мы провели несколько месяцев, кувыркаясь в моей узкой кровати, стягивая друг с друга одежду, слишком пылкие и неуверенные. Она хотела сохранить девственность до замужества, но в то же время любила меня, и потому не знала, что делать. Она хотела спать со мной, но хотела и соблюсти данный себе обет. Я любил ее, но она начинала приводить меня в замешательство.
В этот вечер в театре ее рука, поглаживающая мне бедро в дюйме от ее пуританских родителей, говорила мне нечто новое. Неужели? Она говорит «да»?
Родители знают свою дочь и не беспокоятся, что может случиться нечто нежелательное, если их нет поблизости, чтобы присматривать за моими шалостями. После спектакля они выпили с нами и поднялись в свою спальню.
Мы с Викторией сидим на кушетке. У меня в руке бокал, но все во мне так горит, что лед растаял. Она ждет, пока дважды не раздается звук спускаемой воды в туалете и затем звуки, сопровождающие укладывание родителей в постель, а потом поворачивается ко мне, и в ее глазах дымка и обещание. Виктория ничего не говорит, но когда протягивает руку, чтобы дотронуться до меня, я чуть не отшатываюсь, потому что наконец пришел этот момент, и я не могу поверить. Она не только прикасается ко мне, но тянет за собой на пол.
– У тебя с собой это самое? – шепчет она. – Да.
– Хорошо. Виктория начинает раздеваться. Я тоже. Когда на ней ничего не остается, я в последнюю минуту вспоминаю, что положил это самое в бумажник. Дрожащими руками я надрываю пакетик, но оставляю это в обертке. Я боюсь, что пол будет скрипеть и выдаст нас, но это молчаливый соучастник.
Мы целуемся и ласкаем друг друга и распаляемся. Приближается момент, которого я ждал почти год. Я трогаю ее между ног, и она такая влажная, как мне еще не доводилось встречать. Невероятно. Отодвинувшись, я достаю презерватив. Он выскальзывает из упаковки и расправляется кружком у меня на ладони. Натянуть его – никаких проблем. Когда я оборачиваюсь к Виктории, она прекрасна, как никогда. Я нежно трогаю ее ноги. Они быстро раздвигаются, и она уже мотает головой.
Но я не могу проникнуть в нее. Я помогаю себе руками, и она тоже делает все возможное, но все без толку. У меня просто ничего не получается. Она уже широко раскрыла глаза, и они говорят что-то, чего я не слышу. Она боится? Испугалась, что она слишком маленькая и так будет всегда? Или в ее глазах отвращение? Как мог я быть таким неуклюжим и неумелым?
Мы пытаемся и пытаемся, и наконец мой пенис безнадежно сдается и говорит «спокойной ночи». Мы лежим на боку, по-прежнему лаская друг друга, но уже ясно, что ничего не вышло. Что дальше?
Я вижу все это, но в этом ничего нового. Я был там и слишком хорошо помню ту кошмарную по своей неловкости ночь. Отличие в том, что своими новыми глазами я вижу кое-что еще. Я вижу нечто вне дома, сидящее на щипцовой крыше Маршаллов.
Он был там все время и наблюдал за нами. Скорчившись, как чудище Фюсли, приложив руку ко рту, он хихикает и фыркает, стараясь не производить шума, чтобы никто внутри не узнал, как некто на крыше прислушивается к безнадежному молчанию двух девятнадцатилеток.
Я позвонил ему.
– Как ты узнал мой номер?
– Я хочу пригласить тебя на ужин.
– Когда? Где ты взял мой номер?
– Можешь прийти сегодня вечером?
Он подозрительно помолчал, но у него не было другого выхода. Я знал это, а он нет.
– Сегодня? Почему сегодня?
– Мне нужно с тобой поговорить.
Я его убедил. Мы приготовим его любимое блюдо, и именно так, как он любит. Я рассказал, что во сне вспомнил, как его готовить. Я даже назвал его один раз папой, и это, наверное, сработало. Он согласился. В семь часов.
Я позвонил Марис и сообщил ей, что приеду на день раньше. А потом отправился по магазинам.
Они порывались помочь, но я сказал, что они мои гости и потому не хочу слышать ничего подобного.
