всегда такой.
Через несколько дней на ужине, куда ее пригласили, опять присутствовали Ямамото с Йосидой. В ходе беседы Йосида, сидевший рядом с Ямамото, спросил, любит ли Умерью сыр.
– Да, люблю, – ответила она.
На что Ямамото неожиданно заявил:
– Тогда я вас отвезу в какое-нибудь симпатичное место. Давайте пообедаем завтра в отеле «Империал».
– Соглашайся! – посоветовал Йосида. – Ямамото нечасто делает такие предложения.
Так на следующий день Умерью и Ямамото, в форме, впервые отобедали вместе. Еще несколько непримечательных встреч – и однажды они оказались на вечернем сеансе в кинотеатре «Империал». И там Ямамото сжал руку Чийоко в своей, и она не скрыла, что не хочет расставаться с ним, и предложила поехать в дом гейш, где ее ожидали. Когда приехали, попросила его подождать, пока обслужит своих клиентов, и ушла в другую комнату.
Дочь владельца Накамура-йя звали Фурукава Тосико. Приведя в порядок свою прическу, она заглянула в одну из комнат и увидела мужчину с короткой щетиной волос, сидящего в одиночестве. Сразу догадалась, что это адмирал Ямамото, – видела фотографию в газетах. В этот вечер Ямамото впервые по-настоящему сблизился с Чийоко и подружился с двумя другими гейшами, подругами Фурукавы Тосико и Чийоко, которых звали Кикутаро и Кикуйя.
Однако Ямамото, человек военный, денег имел в кармане мало, а репутация значила много, и, очевидно, даже после этого он настаивал, что станет обращаться с Чийоко как с «младшей сестрой». В конце концов именно Чийоко объявила, что устала быть его младшей сестрой, и в старомодной манере попросила разрешения «положить свои волосы на его ладони». Это привело к появлению в его письме фраз «сестра моя и возлюбленная» и «волнение, вызванное быстрым развитием наших отношений».
Это произошло перед самой его поездкой в Лондон. С тех пор их отношения уже не могли рассматриваться как простой флирт, и, когда Ямамото поднялся на борт «Хи-мару» (она приехала в Йокогаму проводить его), – «кровь кипела в моих венах», так он написал.
Не новичок в нежном искусстве наслаждения в квартале гейш Симбаси, он истинно пользовался популярностью у женщин, живших здесь. Свидетельство очевидца: «Вокруг было много моряков, но нас всех затмил Ямамото-сан». До сих пор он, однако, никогда не имел связи с какой-нибудь конкретной женщиной из этих мест.
Как говорит Нива Мичи, которая под именем Косуга одной из первых познакомилась с ним, поначалу он создавал впечатление человека недоступного и замкнутого, но, когда позволял себе расслабиться, превращался в кого-то вроде клоуна – «озорного дьявола», по описанию Йонаи, с черточками «большого ребенка».
Он мог остановить такси прямо перед зданием морского министерства и объявить водителю, что едет в Гинзу, при этом показывая одну руку в перчатке. Водитель принимал этот жест за согласие заплатить 50 сен – весьма щедро по тем временам. Но, выходя из машины, вручал лишь 30 сен. Если водитель начинал возмущаться, он показывал левую, теперь без перчатки, руку, с тремя оставшимися пальцами, и объяснял:
– Не глупи – смотри!
Такие проделки случались, натурально, если он был не в форме.
Другой случай: он вместе с Хори в квартале гейш; Хори страшно перепугался – гейша, с которой он проводил время, сообщила, что ее отец работает в Морской академии. Опасаясь за свою репутацию, друзья секретно расспросили нужных людей; оказалось, что этот отец отвечает в Морской академии за уборку туалетов. Ямамото обожал рассказывать подобные истории.
Сам Ямамото не очень любил официальные вечеринки с гейшами, большие или маленькие, – предпочитал играть в карты в маленькой комнате на выходе из дома гейш, с чашкой вареного лосося чазуке (приготовленного с рисом и политого горячим чаем). Однажды – он был тогда капитаном – Косуга попросила его прийти и «попробовать чазуке в доме гейш». Он приехал, и с тех пор он и Хори всегда заезжали к Косуге отведать чазуке и отдать дань сиесте.
Очень часто в его носках обнаруживались дыры; хотя он очень внимателен к своей внешности, его длинные трусы не всегда были нужной свежести. Женщины штопали ему носки и стирали нижнее белье, а он, приходя в следующий раз, забирал его выглаженное. Вероятно, все это стимулировало материнские инстинкты его подруг.
Следующий пассаж взят из письма, которое Ямамото написал Чийоко в сентябре 1935 года:
«Прошлой ночью я видел сон, хотя не имею понятия, откуда он взялся. Мне снилось, будто мы едем с тобой по берегу в Ницце, на юге Франции. И подумал, как здорово, если б это произошло наяву».
Конечно, Ницца недалеко от Монте-Карло. И сон, и письмо ясно показывают, какие у него мысли в то время. Уходить в отставку или нет? Если уйти, то, может, поехать, скажем, в Монако? Его мозг часто взвешивал эти варианты, и в такие моменты единственное утешение – семейные картины там, в Нагаоке, и любовь Каваи Чийоко.
Дни, проведенные Ямамото в Нагаоке, посвящались таким безобидным развлечениям, как обозревание цветущей сакуры со стороны реки, посещение праздника гробницы Хакусан и так далее. Однажды на обратном пути в Токио он случайно вышел из вагона у источника Минаками, где встретился с Хори Тейкичи, Каваи Чийоко и Фурукавой Тосико. Это та самая компания, в которой он позволял себе расслабиться, забавляясь как школьник и играя в маджонг или цветочные карты в отеле до утра.
Ямамото обожал проводить время в бане в самом конце дня. Где-то после полуночи отрывался от игры в маджонг и с полотенцем на руке отправлялся отмокать в ванну, которую к этому моменту могли перехватить администратор или служанки отеля.
Одна из причин – нежелание показывать тем, кто хорошо его знал, нижнюю часть тела, изуродованную шрамами, оставленными осколками от пушки (их было более ста двадцати), взорвавшейся во время Русско-японской войны. «Когда бы я ни появился в общественной бане, люди думают, что я какой-нибудь гангстер», – говорил он. Хотя однажды он побывал в такой бане и ему пришлось там застрять, тратя время – целый час – на пустую болтовню с работниками отеля.
Когда Чийоко стала интимной подругой Ямамото, она оказалась преданной любовницей в том смысле, в каком никогда не была с другими мужчинами. Кроме Ямамото, она имела еще и патрона – человека, сделавшего состояние на торговле недвижимостью; оба знали о существовании друг друга и принимали это. Она без стеснения пользовалась богатством патрона, и последний, со своей стороны, свободно делился с ней. Ямамото не мог тратить деньги столь щедро. Одна гейша, имея возможность наблюдать их отношения со стороны, заметила, что часто удивлялась, «как это Умерью могла уживаться с таким типом». Я сам слышал, как Фурукава Тосико вспоминала старые годы, когда говорила ныне состарившейся Чийоко: «Уме, ты же знала, как сделать, чтобы сердце и тело жили отдельно, разве нет?» А Чийоко улыбалась и кивала, вспоминая.
Чийоко, привлекательная, умная женщина, искусная в каллиграфии, все-таки, как мы видели, далеко не достигала уровня высококлассных гейш квартала Симбаси. К тому же часть ее биографии, охватывающая период после Нагойи, вовсе не безоблачно чиста. Женщины ее профессии из чайных в квартале подозрительно смотрели на то, как, найдя наконец хорошего патрона, она тратила деньги на свою дружбу с Ямамото. У тех, кто ныне здравствует, найдется не много хороших слов в ее адрес, – о ней рассказывают всевозможные неприятные истории, хотя некоторые из них, несомненно, чистая выдумка.
Естественно, люди задаются вопросом, почему Ямамото в столь зрелом возрасте глупо влюбился в такую женщину. В сердечных делах всегда трудно разобраться, если это касается других, но здесь в поисках объяснения можно либо привести поговорку «хандра и любовь с годами становятся сильнее», либо обратить внимание на семейную жизнь Ямамото.
Что касается жены Ямамото, Рейко, Хори Тейкичи однажды заметил (как раз только что началась война), что жену Ямамото можно считать самой сильной личностью в Японии. Ей и следует быть таковой, потому что Ямамото положено быть самым сильным, а она – даже сильнее, чем он. «После гибели Ямамото в бою Рейко стали называть Миссис Адмирал Флота». Детей своих она любила, но в некотором смысле оказывалась бесчувственна.
