двадцать третьего, приехав в столицу, посетила дом Катаямы Нобору, отставного адмирала и бывшего одноклассника Ямамото, над которым тот всегда любил подшучивать. В доме адмирала висела большая фотография Ямамото, стоявшего на палубе своего флагмана с биноклем на груди. Обернувшись к фотографии, Катаяма произнес, обращаясь к ней:
– Смотри! Она добралась сюда аж из Сасебо!
Положил перед фото коробку с японскими пирожными, которые Масако привезла с собой – эти деликатесы в то время были почти никому не доступны, кроме лиц ее профессии, – и ласково сказал ей:
– Ну, ну, полно, видишь – он улыбается!
Хотя Масако знала Ямамото дольше, чем Чийоко, и даже дольше, чем его жена, Рейко, он не показывал ее в обществе больше, чем других, и ей пришлось поклониться его останкам и в Морском клубе, и в доме Ямамото в Аойяме, не выдавая себя.
Среди других приношений на алтарь в Морском клубе – дорого выглядевшая коробка сигар. Ее принес министр императорского двора Мацудайра Цунео, с которым Ямамото работал в Лондоне, где Мацудайра был послом. Это как раз те сигары, которые Мацудайра хотел подарить Ямамото в момент начала «китайского инцидента». Ямамото попросил его сохранить их для него, поскольку решил не курить до тех пор, пока не разрешится инцидент. Несколько лет спустя Мацудайра напомнил ему, что сигары могут заплесневеть, но Ямамото попросил подержать их еще немного. Так что в конце концов они остались с нетронутыми печатями; Ямамото так и не получил шанса «накуриться так, чтобы из задницы дым пошел».
Охару, дочь хозяина Такарая в Сасебо, в то время жила недалеко от дома Ямамото в Аойяме и, пока Рейко оставалась в Морском клубе (со дня прибытия урны), вместе с сестрой помогала по дому семье Ямамото. Однажды, когда Хори Тейкичи случилось заглянуть по делам в Аойяму, появился курьер генерального штаба с приношением для почившего. Охару уже собралась положить приношение перед алтарем, как вдруг Хори категорически запретил ей это.
– Ямамото это пришлось бы не по душе, – объяснил он.
Масако, «старшая сестра» Томи и Охару в мире гейш, воспользовалась своим знакомством с ними, чтобы попасть в дом Аойяма и отдать почести покойному. Однако уже в доме к ней подошел какой-то мужчина, вероятно с родины Ямамото – Нагаоки, и громким, обвиняющим голосом стал расспрашивать ее, каковы были ее отношения с усопшим.
– Никаких отношений вообще-то, – ответила она. – Моей сестре пришлось присматривать за этим домом, поэтому я только… – И убежала из дому.
Хори просил ее собрать письма Ямамото в одну пачку и отправить в Токио, но она заколебалась, а вернувшись в Сасебо, заперла их на замок в чемодане, чтобы флотские не смогли их получить. Однако два года спустя американские «Б-29С» сожгли их все до одного.
Государственные похороны наметили через пятнадцать дней после извещения о смерти Ямамото. До этого пепел Ямамото поделили на две части в Морском клубе. Когда урну вскрыли, листья папайи на дне были все еще зелеными. Одну часть похоронили на кладбище Тама, а другую отвезли домой, в Нагаоку. Чийоко хотела получить свою толику, но она надеялась на слишком многое. Однако локон его волос вернулся в дом в Камийячо – вместе со стеганым одеялом, подушкой, бумажником и игольницей, которую она изготовила для него из остатков ткани своего повседневного кимоно. Как только 24 мая разрешили свободный доступ в Морской клуб к праху покойного, она пошла туда сама. Нескончаемый людской поток, причем не видно, чтобы кто-то тут имел личные связи с Ямамото; многие плакали, оставляя ладан перед фотографией, помещенной на алтаре.
В тот вечер капитан 3-го ранга Ватанабе пришел к ней домой в Камийячо принести свои соболезнования.
– Не знаю, как извиниться, что вернулся домой один, – сказал он ей. – Еле нашел силы переступить порог этого дома.
Он был настолько убит, что, скорее, Чийоко было надо его жалеть. В Камийячо хранились часы, принадлежавшие Ямамото, – подарок императора. Хори их забрал, заявив, что это единственная вещь, которую невозможно ей оставить. Еще раз он появился 1 июня, объявив, что действует по инструкции морского министерства, и унес все письма Ямамото, включая последнее, написанное на «Мусаси» в Труке 2 апреля. Какое-то время письма находились в сейфе в морском министерстве, но позднее их вернули Чийоко: у нее они и остаются. Перед торжественными похоронами Фурукава Тосико, Сано Наокичи, Шираи Куни (хозяйка Ямагучи) и другие, многие их них – женщины из Симбаси, хорошо знавшие Ямамото, собрались в доме на Камийячо на неофициальные поминки.
– Именно здесь его дух, – говорили они друг другу.
Хори достал хрустящие банкноты по сто иен, которые обнаружились среди личных вещей Ямамото (он всегда любил хрустящие купюры, о которые можно чуть ли не порезаться), завернул каждую в листок бумаги, на котором написал «Хори: для Ямамото», и раздал женщинам, которых знал Ямамото, со словами:
– Вряд ли это подарок на память, – сказал он им, – считайте, что это как платеж Ямамото, чтобы вас не волновали его ошибки…
Как говорит Чийоко, некий майор армии после этого посещал ее несколько раз, от имени Тодзио призывая совершить самоубийство. После этого всякую ночь она робко смотрела на дверные и оконные косяки, выискивая место, где можно привязать веревку, и даже просила доктора Ои Сеийчи, который сопровождал ее в поездке в Куре, дать ей таблетки. Сам Ои, если позволительно добавить, признается – она просила таблетки, и он отказался их дать, но никогда не слышал ни о каком постороннем посетителе, призывавшем ее покончить с собой.
Примерно за две недели до похорон Рейко с детьми и другими родственниками по очереди оставались в Морском клубе. Никогда раньше дети Ямамото не проводили столько времени рядом с отцом, как в дни после прибытия его останков в Японию. Самый старший сын, Йосимаса, в то время учился во втором классе средней школы Сейкей. Старшая дочь, Сумико, посещала женскую школу Ямаваки, а Масако, вторая дочь, – Женский научный колледж. Самый младший ребенок, Тадао, ходил в пятый класс национальной начальной школы Сейнан.
– Вряд ли мы что-то знали об отце, – вновь и вновь повторял Йосимаса сослуживцам отца и их женам. – Надеюсь, вы нам все о нем расскажете…
Как для моряков, так и для общественности смерть Ямамото стала предметом не только глубокой печали, но и тревоги за будущий ход войны. В тот момент, когда Йонаи Мицумаса получал доклад морского министерства, подтверждающий факт гибели Ямамото в бою, он беседовал с политиком Айабе Кентаро (позднее станет помощником государственного секретаря по морским делам в правительстве Коисо – Йонаи).
– Сам Ямамото, возможно, был бы удовлетворен тем, как и где он умер, – сказал Йонаи Айабе. – Но он человек, которого очень будет не хватать и Японии, и флоту. – И прикрыл глаза, даже не пытаясь скрыть слезы.
Помощники Ямамото в период его работы заместителем министра соглашаются вместе с другими лицами, имеющими отношение к флоту, что смерть Ямамото ознаменовала для Японии начало конца. Такаги Сокичи, в то время служивший начальником штаба на базе Маизуру, узнал о гибели Ямамото в автомашине в Киото, куда ездил на встречу с преподавателями императорского университета Киото. Он был потрясен до глубины души; его первая мысль: «Это конец войны для Японии». Следующая мысль более конкретна: «Единственные, кто мог бы заменить Ямамото на посту главнокомандующего Объединенного флота, – это Ямагучи Тамон и Одзава Дзисабуро; но Ямагучи погиб на Мидуэе, а, чтобы согласиться с назначением Одзавы, флот слишком привержен к системе старшинства».
Тайюи Юзуру находился в Шанхае, на посту начальника штаба флота Китайского района. Он вспоминает, как Йосида Зенго, который после излечения сменил Когу Минеичи на посту главнокомандующего флота Китайского района, однажды сказал ему: он уверен, Ямамото желал смерти, – в недавнем письме говорил такие вещи, что их можно однозначно интерпретировать. Вскоре после этого он узнал, что Ямамото погиб в бою.
Как говорит Мацунага Кейсуке, хорошо знавший, как быстро улавливал Ямамото развитие событий, его