Майкл усмехнулся.
— То же самое ты говорила всегда, когда мне удавалось застать тебя врасплох.
— Да, я не забыла, как это ненавижу.
Майкл стоял метрах в двух от Лоры, засунув руки в карманы джинсов и криво улыбаясь. Сейчас он как никогда напоминал себя прежнего — улыбчивого Майкла Фонтейна двадцати четырех лет от роду, который умел петь про цыпу-цыпу и любить Лору так, что у нее в глазах темнело от счастья.
Как же ей хотелось его убить. С особой жестокостью.
Вместо этого она произнесла:
— Наверное, будет лучше, если мы станем говорить как можно меньше.
— А почему?
— Разве ты сам не понимаешь, Майкл?
— Нет. С момента нашего разрыва прошло много времени, если ты об этом. И нам предстоит полтора месяца работать над одним проектом. А песня, наверное, о любви. Не поговорив, мы не споем ее.
— Пожалуйста, не выворачивай все наизнанку. — Лора тоже сунула руки в карманы, как будто это могло защитить ее, оградить от Майкла и его слов. — Мы будем общаться ровно столько, сколько необходимо. И все. Сейчас это не нужно.
— Ты даже словом лишним не хочешь со мной перемолвиться?
— Не хочу.
— Меня это удивляет. Ты всегда была такой общительной. И сострадательной. Все еще собираешь портреты пропавших детей?
Лора крепко сжала губы.
Майкл слишком хорошо ее знает. По-прежнему. Конечно, она изменилась, стала взрослее, опытнее и — слабая надежда — умнее. Однако, по сути, Лора осталась такой, какой была. Она не изменила привычки просто потому, что Майкл о них знал, и не стала подвергать сомнениям жизненные ценности потому, что Майкл ушел из ее жизни. Она оставалась все той же Лорой Бёркли, и если знать, куда воткнуть иглу, то можно ранить. Можно задеть.
И все-таки странно, что Майкл это помнит.
— Не думала, что тебя это интересует.
— Меня это не интересует. — Он говорил почти равнодушно. — Я просто помню это о тебе, Лора. В конце концов, мы немало времени провели вместе.
— О да. Год. И это было семь лет назад.
— Семь с половиной.
— Мисс Бёркли, ваш чай. И ваша минеральная вода, мистер Фонтейн. — Мелисса внесла поднос и поставила на столик.
Майкл и Лора синхронно отвернулись друг от друга.
— Что-нибудь еще? Мистер Хэмпбелл придет через минуту.
— Нет, спасибо, — хором ответили Лора и Майкл.
— О, ну тогда я вас оставлю… — Мелисса попятилась к двери, впечатленная такой слаженностью ответов.
После ее ухода последовала значительная пауза. Наконец Майкл снова заговорил:
— Не годится шарахаться друг от друга, когда нам предстоит работать вместе.
— Вот и давай говорить только о работе.
— Лора, разве ты не понимаешь, что я пытаюсь наладить нормальное общение?
Майкл, кажется, слегка разозлился. Во всяком случае, прищурился он очень знакомо — как всегда, когда бывал зол или раздражен. Этот его прищур ей долго снился. К черту все!
— Нормальное? Между мной и тобой больше не может быть ничего нормального!
— Вот так заявление.
— Я стану общаться с тобой, Майкл, ровно столько, сколько это будет необходимо. Ни минутой больше.
— Мне нравится, когда ты называешь меня по имени.
Он всегда умел сбить ее с толку.
Лора не успела придумать ответ: в следующее мгновение в комнату вошел худой человек среднего роста, в серых брюках и бежевом пуловере. Его большой лягушачий рот растянулся в улыбке.
— Рад вас видеть, Лора, Майкл!
— Здравствуйте, Джорди. — Майкл повернулся к Хэмпбеллу и крепко пожал ему руку. — Надеюсь, муза по-прежнему витает над вами, распростерши свои крыла?
— Благодарю, так и есть. Лора, вы чудесно выглядите. — Джорди старомодно поцеловал ей руку и пригласил гостей садиться. — Думаю, будет хорошо, если сначала мы немного поговорим.
Лора села в кресло, стараясь оказаться как можно дальше от Майкла. Он же устроился напротив в вальяжной позе, как будто специально стараясь вывести ее из себя. Лора терпеть не могла, когда он так сидел. И Майкл явно это помнил.
Наверное, он ненавидит ее так же сильно, как и она его, и таким образом пытается отомстить. Намечавшаяся война слов и жестов Лору совершенно не устраивала.
— Ну что ж, — непринужденно улыбнулся Джорди, — надеюсь, вам понравится то, что я сочинил. Мне хотелось, чтобы в вашем дуэте прозвучала нежность, умиротворение. Чтобы, прослушав его, люди почувствовали, что хотят делать добро.
— То есть расстаться с деньгами, — подвел итог Майкл.
— Ну конечно, — согласился Джорди, — именно для этого все и затевается. Чтобы одни люди могли помочь другим. Разве вы так не считаете?
— Конечно, — пробормотала Лора. Проблемы больных детей в данный момент ее не волновали. Может быть, милосерднее по отношению к ним будет отказаться петь вместе с Майклом? Нет, невозможно. Алан ее убьет.
— В таком случае я хочу, чтобы вы послушали песню. И постарались ее почувствовать. Если вас что- то смущает, скажите, и, возможно, я смогу переделать. Однако сейчас она мне кажется очень подходящей для вас обоих.
— Разве что это гимн команчей, вышедших на тропу войны, — пробормотал Майкл.
Лора с трудом удержалась от улыбки. А ведь он прав.
К счастью, Джорди уже встал и направился к роялю, так что замечания Майкла не слышал. Усевшись на стул, он откинул крышку рояля и пробежался пальцами по клавишам.
— Чудесный звук, — заметил он. — Все-таки нет ничего лучше «Стейнвея».
— Особенно если это самая престижная серия «Art Case», — пробормотал Майкл.
Джорди прищурился.
— Вы что-то сказали?
— Только то, что рояль действительно классный.
Лора вновь едва сдержала улыбку. Майкл ее смешил. Бесил… и смешил.
Будоражащий коктейль.
— Что ж… — Хэмпбелл сосредоточился, стал совсем серьезным. — Я сейчас спою песню полностью, а потом дам вам текст и расскажу, какой куплет кто поет.
Лора и Майкл кивнули.
Джорди запел. Голос у него был приятный, песня действительно оказалась неплохой. О том, как хорошо, когда рядом человек, на которого можно положиться. Как прекрасно, когда можно обернуться и увидеть, что рядом стоит тот, кто тебя любит. Как легко протянуть руку помощи близкому, как поет сердце, когда делаешь добро. Очень подходящая для такого концерта песня.
Но в первую очередь она была не о добре, а о любви. Лора чувствовала это. Хэмпбелл умел писать такие вещи. Вроде бы простые слова составлены в достаточно простые предложения, вроде бы смысл лежит на поверхности и все ясно, однако, стоит прислушаться и хоть ненадолго задуматься, понимаешь, что заложен там не один смысл. И даже не два. У Джорди получалось писать такие всеобъемлющие песни: как будто он сразу говорил обо всей вселенной и, что поразительно, в песню эта вселенная легко влезала. Любовь же — движущая сила вселенной, считал Хэмпбелл. Неудивительно, что песня, предназначавшаяся
