Парк в Лазенках, где Маня проводит большую часть свободного времени, а затем Саксонский сад – самые любимые места Мани в родном городе, который она еще долго будет называть «моя любимица Варшавочка».
Миновав чугунную ограду, Казя и Маня идут по аллее в направлении дворца. Уже два месяца они соблюдают неизменный ритуал – бродить по большим грязным лужам, погружая свои калоши как раз до края, но так, чтобы не замочить ботинок. Когда бывает сухо, они придумывают другие игры, весьма несложные, но веселившие девочек до слез. Например, игра в «зеленое».
– Пойдем со мной, мне надо купить новую тетрадку, – начинает Маня невинным тоном. – Я видела очень миленькие, в зеленой обложке.
Но Казя настороже! При слове «зеленый» она тотчас показывает Мане кусочек зеленого бархата, спрятанный для этого в кармане, и таким образом увертывается от фанта. Маня делает вид, что бросила игру. Она переводит разговор на вчерашний урок истории, продиктованный учителем, где говорилось, что Польша – русская провинция, польский язык – наречие, что царь Николай I, так любивший Польшу, умер от горя, удрученный неблагодарностью поляков.
– Что там ни говори, а бедняге было трудно рассказывать нам все эти гадости. Ты заметила, как бегали его глаза, какое было у него ужасное лицо?
– Да, оно стало совсем «зеленым», – подыгрывает Казя. Но тотчас у нее под носом завертелся нежно- зеленый молодой листок, сорванный с каштана.
Глядя на кучки малышей, на то, как они делают пирожки из желтого песка или гоняют свое серсо, обе шалуньи задыхаются от смеха. Они проходят под великолепной колоннадой и пересекают большую площадь перед Саксонским дворцом. Маня вскрикивает:
– Ах! Мы ведь прошли памятник! Сейчас же идем обратно!
Казя не возражает. Ветреницы допустили непростительную оплошность. Посреди Саксонской площади стоит величественный обелиск с четырьмя львами по сторонам с надписью церковно-славянскими буквами: «Полякам, верным своему монарху». Этот обелиск, воздвигнутый царем в честь предателей, презирают все польские патриоты, и, по установившемуся обычаю, надо плюнуть всякий раз, когда проходишь мимо обелиска.
Выполнив свой долг, девочки продолжают разговор.
– Сегодня у нас вечер танцев, – говорит Маня.
– Да… Ах, Манюша, когда же и мы с тобой получим право танцевать! Ведь мы так хорошо танцуем вальс! – жалуется нетерпеливая Казя.
Когда? Да не раньше того, как эти школьницы «выедут в свет». Пройдут еще долгие месяцы, прежде чем они кончат гимназию, ту самую, что помещается вот в этом голом трехэтажном доме, как раз напротив часовни Благовещения, сплошь изукрашенной орнаментом и похожей на одинокий островок итальянского возрождения среди суровых зданий квартала. Некоторые из их товарок уже у главного входа. Тут и маленькая Вульф с голубыми глазками, и Аня Роттерт немочка со вздернутым носиком, лучшая после Мани ученица в классе, и Леонида Куницкая…
Но что с Куницкой? Глаза вспухли от слез, да и сама она, всегда такая чистенькая и аккуратная, сегодня одета кое-как. Маня и Казя перестают смеяться и подбегают к своей подружке.
– Что случилось? Куницкая, что с тобой?
Маленькое личико девочки бледно. Губы с трудом выговаривают слова:
– Это из-за брата… Он участвовал в заговоре… На него донесли. Три дня мы не знали, где он…
И, задыхаясь от рыданий, добавляет:
– Завтра утром его повесят.
Потрясенные девочки окружают бедняжку, хотят расспросить ее и поддержать. Но раздается скрипучий голос мадемуазель Мейер:
– Девочки, довольно болтовни. Поторопитесь!
Маня, онемев от ужаса, проходит на свое место. Еще минуту назад она мечтала о музыке, о бале. А сейчас под однообразное жужжание первых фраз урока географии, которые она и не пытается понять, ей видится лишь молодое, одухотворенное лицо осужденного Куницкого, виселица, веревка и палач.
В этот вечер Маня, Эля, Броня, Казя и ее сестра Юля не пошли на танцы, а провели всю ночь в комнате Леониды Куницкой. Их возмущение и слезы сливались в одно целое. Свою подругу, истерзанную горем, все окружали скромными, но нежными заботами, поили горячим чаем, обмывали водой ее распухшие от слез веки. И быстро и тягуче шло время для девочек, из которых четыре еще носили гимназическую форму. Но вот слабый свет зари упал на бледные девичьи лица и возвестил о роковом конце; тогда все встали на колени и начали шептать отходную молитву, закрыв руками свои лица, объятые ужасом.
Три золотые медали, одна за другою, выпали на долю семьи Склодовских. Третья досталась Мане при окончании гимназии 12 июня 1883 года.
В изнуряющей жаре и духоте читают список награжденных, говорят речи, играют туш. Учителя поздравляют учениц, верховный блюститель русского преподавания Апухтин мягко пожимает руку Мане, получая в ответ ее последний реверанс… В парадном платье, черном по обычаю, с букетом чайных роз, приколотым к корсажу, младшая Склодовская прощается со всеми, клянется подругам писать каждую неделю и покидает навсегда гимназию в Краковском предместье, взяв под руку отца, гордого успехами дочери.
Маня работала много и хорошо. Отец уже решил, что, прежде чем выбирать дорогу в жизни, Маня поедет на целый год в деревню.
Год каникул! Можно себе представить, чем это должно было показаться девочке, талантливой, во власти раннего призвания, тайком читающей научные пособия… Но нет, в таинственную переходную эпоху юности, когда формировалось ее тело, а черты лица становились тоньше, Маня вдруг обленилась. Отбросив школьные учебники, она в первый и последний раз в своей жизни до упоения наслаждалась бездельем.
