подвизалась в кооперативе по производству черной икры и умела жить.
— Заползай, — Анюта изобразила реверанс, отчего нижние кнопки халатика звучно расстегнулись, и стряхнула в кофе столбик пепла.
Я заполз. Пахло кофе, ментоловыми сигаретами “Салем” и еще пахло напоминанием о Веронике. Она здесь!
Я оттолкнул Анюту и ринулся в комнату. Тут курили. Давно и много. Сизые пласты табачного дыма плавали, не смешиваясь. На них стояли несколько тарелочек, служивших пепельницами, и пластмассовая ваза с апельсином, скрюченной воблой и инкунабулой Иегуды Абарбенеля “Диалоги о любви”. На стене, среди жутко оскалившихся ритуальных масок, побитых молью ангельских крыльев и календарных японок висела сиреневая афиша спектакля “Ах, как бы нам пришить старушку?”, а на диване в мягких креслах, на стульях и на свернутом в рулон паласе, прислонившись к книжным шкафам, живописно расположились молодые парни и девушки, перебрасываясь увесистыми импортными словами “самодовлеющий эксгибиционизм”, “маразм”, “неокретинизм” и “омнеологизм”.
Я разыскал Марка Клавдия Марцелла в глубоком кресле. Белокурое ангельское создание шалашиком сложило над ним свои крылья и предлагало сердце. Другие точно такие же ооздания ожидали своей очереди на балконе, волнуясь и расправляя перышки. Марк К. Марцелл от сердец не отказывался. Он складывал их в морозилку, ожидая, когда количество перейдет в качество.
Ему нужно было одно сердце. И я знал, кому оно принадлежит.
Я схватил его за грудки и вырвал из кресла.
— Где она? — прорычал я. Сердце выпало у него из рук и откатилось на середину комнаты. Кто-то подскользнулся на нем и обрушил пласт дыма с пепельницами. Ангелицы на балконе возмущенно захлопали крыльями, маски на стенах ухмылялись и подмигивали, Анюта затянулась и выпустила мне в лицо струю ментолового дыма. Марк К.Марцелл легонько шлепнул меня по рукам, и они разжались.
— ЕЕ здесь нет, — сказал он. — Смотри сам.
И я посмотрел.
Кроме Анюты тут были:
похожий на сломанный циркуль, лидер рок-группы “Аукцион” Давид, высокий, худой, с горящими глазами и паучьими пальцами.
Девочка с голубыми глазами и трепещущими ресницами, которая писала стихи про души китов и деревьев. Имени ее никто не помнил, она была просто Девочкой с Голубыми Глазами.
Жидковолосый и прыщавый экзистенциально-натуралистический писатель Витюня, автор непечатной поэмы “О, черт возьми, какая мука”. Решив быть ближе к земле, он в одночасье отверг сигареты и папиросы, курил сигары и вместо спичек носил кресало.
Вовка-йог, бородатый детина в джинсовой хламиде и с четками на шее. Физик по образованию, он год работал в Центральном парке сторожем, потом вдруг оказался директором столовой на пристани, продержался до первой ревизии и ушел малевать афиши в какой-то Дом культуры.
Трое стриженных под горшок крепких парнишек в косоворотках, яловых сапожках и с топориками за витыми поясками. Они пришли то ли кого-то спасать, то ли бить, да так и остались.
Смазливая девица с устрашающей длины фиолетовыми ногтями, умеющая выпускать дым через нос аккуратными колечками и, кривя презрением пухлые губки, всех и вся обзывать быдлом.
Разочаровавшаяся в жизни студентка-первокурсница с лицом травести на пенсии и по очереди наставляющие ее на путь истинный два поклонника Рериха. Всю троицу 1 называли попросту — рерихнувшиеся.
Тут было еще много разных людей.
Тут не было Вероники.
Но запах ее волос, движение руки, лучистый взгляд, ямочка в уголках губ, звук шагов…
Я не мог ошибиться!
— Так она ушла от тебя! — догадался Марк К.Марцелл и облизнулся. — Час пробил, и она ушла. Она же ведьма, а ты нормален!
Фиолетовые ногти впились в плечо, прокололи пиджак и кожу. Сквозь дырочки со свистом вышел воздух, и я упал рядом с Анютой. В руках у меня оказалась чашка кофе.
— Все мы немножко ведьмы, — прошептала Анюта и зрелой выпуклостью потерлась о мое плечо. — Я свободна, а ты любишь икру?
— Как интересно, — сказала Девочка с Голубыми Глазами. — И что ты теперь будешь делать? Повесишься?
— Пороть! Кнутом и по субботам! — рявкнули косоворотки.
А циркуль Давид ничего не сказал. Он подключился к сети, и из коленок рявкнуло про жизнь, которая аукцион, только после удара молотка вместо “продано” звучит “прожито”.
Вместо кофе в чашке было что-то зеленое в граненом. Я выпил, чтоб не расплескалось, а потом еще раз за компанию и за знакомство, и чтоб завить веревочкой, и чтоб на “ты”, а икра на губах Анюты была в самом деле зернистой, не подумай, что желатин, а ты миленький, и сюда, и вот сюда еще, всегда хотела нормального, они надежные и на них можно положиться, на тебя можно положиться?
И все было хорошо, и все были хорошие, добрые и умные. А жареную колбасу едят только самоубийцы, в ней прорва канцерогенов, которые подавляют высшую нервную деятельность. А если ты не самоубийца и жить хочешь долго, то дышать должен поверхностно и редко, факт проверенный, все болезни от неправильного дыхания. Но если все-таки помер, то не волнуйся, люди на самом деле не умирают, а переходят в другой план. Их семь, этих планов: астральный, ментальный, деваканический, будхи, нирваны и еще пара каких-то.
А потом говорили о Сизифе, и я тоже хотел сказать что-то умное, но оказалось, что это вовсе не тот Сизиф, а другой, которого придумал Альберт Камю, про которого я помнил, что он то ли лирик, то ли основатель экзистенциализма. А руки у Анюты были мягкие и теплые, и из русалок ее не выгнали, она сама ушла.
А Вовка-йог советовал забыть и выбросить, потому что женщины — пыль, осевшая на наших стопах на пути в Вечность.
А потом появились внимательные глаза Марка К.Марцелла и сказали, что такому, как я, только свистнуть, и она мне не нужна. Зачем она мне нужна? Это просто привычка. А на каждую привычку найдется отвычка. Я ее забуду, я ее уже забыл, потому что все они одинаковые.
— Она нужна мне, — пробормотал я.
— Зачем? Носки постирать может и Анюта. Верно, Анюта?
И Анюта говорила, что верно, а в голове у меня тихонько разгоралась искорка.
— Она нужна мне, — повторил я, и искорка превратилась в костер.
— Ты уже забыл ее.
— Я помню!
Искорка полыхнула, и я стал видеть и слышать, и застегнул кнопки на Анюте.
— Я ее помню!
— …до-о-лгая па-а-мять хуже, чем сифилис, — услышал я, — осо-о-бенно в узком кругу…
— Я найду ее.
— …идет вакханалия воспоминаний, не пожелать и врагу.
— Ты не найдешь. Ты нормален. Ты просто человек. Ты помучаешься, да и забудешь.
— Найду!
Я все уже видел и слышал, а на ритуальные маски и календарных стыдливых японок, на розовую плакатную старушку, на нахохлившихся ангелиц, на спины спящих в шкафах книг, смешиваясь с застоявшимся табачным дымом, водопадом обрушивались тридцативатные помои.
Марк Клавдий Марцелл понял, что разгорелась искорка, что я вижу и слышу, и замерзла и упала на пол его улыбка, покрылись пупырышками японки, захлопнули пасти маски, а на ушах у косовороток выступил иней.
— Ты не найдешь потерянное, не вспомнишь забытое, не…
— А идите вы все в болото! — в сердцах сказал я.
Комната вдруг стала растворяться, лица бледнеть, зыблиться, как отражение в луже, когда ее
