— Дело интересное.
— Водки выпьешь?
— Как ты узнала, что я хочу выпить?
Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!
— Недавно я смотрел телевизор, — сказал он. — Передача была о литературе…
— Ты и такие смотришь? — подколола жена, учитель литературы.
— Речь шла о загадке смерти какого-то гения.
— Тогда понятно! Уж если загадка смерти…
— Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт — сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.
— Ну и что?
— Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.
— Все равно не понимаю, к чему ты клонишь?
— Передачу я видел давно, — Алексей невольно вздохнул. — А сегодня меня поразило то, что я прочитал у Клишина. Он описал, как лежит мертвый, и то, что его отравили именно цианистым калием, представляешь? Там еще дальше было:
«Мое тело лежит…» А потом Михин меня отогнал от компьютера. Что ты про все это думаешь?
— Знаешь, Леша, основное условие, при котором твои домыслы верны — это условие гениальности Павла. Или, по крайней мере, наличие у него очень большого таланта. Я читала его вещи. Конечно, я всего лишь учитель, не критик, и не литературовед, но…
— Что но?
— Это не то. Это похоже на бред. А местами я бы даже сказала — отвратительно! — Сашу невольно передернуло.
— Все гениальное сначала воспринимается современниками в штыки. Это потом начинаются дифирамбы, ахи-вздохи. А поначалу только гонения и хула.
— Не знаю. Мне не нравится, как он пишет. Впрочем, тебе стоит почитать, чтобы оставить свою блестящую догадку.
— А что он был за человек?
— Я не настолько хорошо его знала, — замялась Саша.
— Ну хотя бы в школе?
— Звезда, без сомнения. Но… Злая звезда. Помнишь сказку Оскара Уайльда? «Звездный мальчик». Красивый принц, звездою упавший с неба, смеется надо всеми, совершает отвратительные поступки и потом в наказание превращается в уродца. И только тогда начинает быть к людям добрее. Так вот, Клишину не помешало бы повторить судьбу этого принца.
— Что, он был таким злым?
— Павел Клишин был неприятным человеком. В общении. Редкой красоты, пока он молчит. Им любуешься. Но когда открывает рот, оттуда словно жабы сыплются. Жабы и змеи. И все очарование пропадает.
— А его талант? В чем была звездно сть Кли-шина?
— Еще в школе он писал неплохие для своего возраста стихи. Пародии писал на одноклассников, а потом еще и зачитывал их на школьных вечерах. Все смеялись, конечно. Это было необыкновенно остроумно, но зло. Очень зло. Я даже помню некоторые строчки. Переписывала тайком, как и все, из школьных стенгазет, где эти пародии потом появлялись. Все девочки были влюблены в Пашу Клишина.
— Ну-ка, ну-ка?
— Одна пародия называлась «Почти по Маяковскому». На парня, который не умел писать сочинения. Начало стандартное: «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к бумагам почтения нету, к любым чертям с матерями катись любая бумажка, но эту…», а дальше уже от Паши:
«К столу сочиненья ребята несут, живой вереницей движутся.
Сдают сочиненья, и он сдает свою не тощую книжицу. К одним сочиненьям — улыбка у рта, к другим — отношение плевое. С опаской берут, например, когда, подписано Гришиным Вовою. Берут, как бомбу, берут, как ежа…»
Ну и так далее. Помнишь, небось, все в школе учили?
— Ха-ха! Смешно! А еще?
— Ну, еще про нашего комсорга, тоже под Маяковского:
«На земле бумаг до неба, В синем небе звезд до черта. Если б я комсоргом не был, Я бы стал бы звездочетом…»
А дальше о его пустозвонстве и мечтательности.
— Клишин что, Маяковским увлекался?
— Нет, почему? Были и другие пародии. «Почти по Пушкину», например, про одного двоечника:
«Сижу в этом классе, как в клетке сырой, И жду, когда Кобра отпустит домой».
— Кобра — кличка нашей химички.
«Мой верный товарищ, тетрадный листок, Все стерпит, что я нарисую в урок…» И так далее.
— Смешно!
— Разные были пародии, каждый месяц они появлялись в школьной стенгазете. И там сразу же собиралась толпа.
— И чего ж тут злого?
— Это сейчас нам, взрослым, кажется, что мило, весело и безобидно. А когда подростки… и если читают при всех? Вслух? Происходит процесс формирования личности, а про твои недостатки вдруг узнают все и начинают смеяться. Дети ведь безжалостны. Пашу даже пытались бить.
— Получалось?
— Он в старших классах тяжелой атлетикой увлекся. Говорили, напал, мол, «бзик» физического совершенства.
— Что такое «бзик»?
— Очередная бредовая идея. Клишин весь состоял из этих «бзиков», постоянно придумывал себе новый путь к совершенству. То в состояние нирваны на уроке впадет, то вобьет себе в голову, что форма должна гармонировать с содержанием. Сила воли у Павла еще в школе была потрясающая. Он бросался на штангу с таким остервенением, будто это последний барьер между ним и мировой славой. Во всяком случае, избить его было не просто, не многие рисковали.
— Девочки, наверное, просто с ума сходили?
— Еще бы! Представляешь, каким Паша стал после года упражнений со штангой? Мистер Олимпия, разделывающийся с рифмами, как повар в китайском ресторане с живой рыбой. Видел по телевизору, как они ножами орудуют? Вот так же и Паша — со словами: вскроет, обрежет, почистит и швырнет на раскаленный металлический лист: «Готово!».
— Образно. Значит, был-таки талант?
— Ну, преподаватели литературы прочили великое будущее. И даже парту, за которой он сидел, берегли. Для мемориальной таблички, не иначе. Но, все равно, Паша был подлец, — в сердцах сказала жена.
— Это еще что? Обида?
— А зачем он гадости говорил?
— Тебе?
— Всем. Там были еще и пародии на влюбленных девочек, и вообще… Павел выставлял их дурами, смеялся над ошибками в любовных записках и над их содержанием. Он еще говорил: «Пойду на свидание только к той, достойной, которая напишет маленький литературный шедевр».
— Нашел такую?
