Все оттенки красного

— Послушай, Настя. У папы в кабинете лежит пистолет. Я так понял, что вещь дорогая, антикварная. Если бы я мог его продать! У меня появились бы деньги, чтобы отдать долг. Ты должна мне его принести.

— Но это же воровство!

— Я беру взаймы, поняла? Я отдам эти деньги. Потом.

— Но почему пистолет? Разве в доме мало ценностей?

— У меня есть знакомый, который коллекционирует оружие. Он просто фанатик. Я мог бы выручить нужную сумму в пять минут. К тому же, если исчезнет пистолет, в доме будет спокойнее.

— Но раз так, почему ты сам не можешь взять?

— Ну, как ты не понимаешь! Все сразу подумают на меня. Ты же знаешь мою репутацию! Поэтому я буду обеспечивать себе алиби, занимая кого-нибудь приятной беседой.

— А на кого же тогда подумают?

— Да на кого угодно! Хотя бы на Мишу.

— Он не вор, — вздрагивает Майя.

— Зато не член нашей семьи. Я не думаю, что отец вызовет милицию. Он не такой человек. Больше всего на свете он дорожит собственным покоем, а милиция — это долгое разбирательство, протоколы, допросы, суды. Нет, папа заплатит за пистолет, а потом просто уволит проворовавшуюся прислугу.

— Но Миша будет говорить, что ничего не брал!

— А разве ты не можешь сделать так, что не будет? — пристально смотрит на нее Эдик. После паузы Настя спрашивает:

— И когда?

— Я буду ждать тебя в саду. Как только отец выйдет из кабинета, ты зайдешь туда и возьмешь пистолет. А я пока тут с кем-нибудь позабавлюсь. Хоть с Егорушкой. Он — лучшее алиби. Все знают, что Егорушка никогда не врет.

— Хорошо, — покорно кивает Настя. — Я все для тебя сделаю.

— Ты просто чудо! Ты спасешь мне жизнь. Такие вещи не забывают.

— Да?

— Я клянусь, что это в последний раз. Я брошу играть, попробую заняться чем-нибудь стоящим. Я сделаю все, как ты попросишь.

— Ты… Ты любишь меня?

— Ну, конечно, люблю!

— А та девушка в квартире?

— Случайная знакомая. Ты же знаешь, как много у меня таких знакомых! И все чего-то хотят. Да, я впустил ее, чтобы объясниться. Чтобы сказать, что женюсь. Надо рвать старые связи, если собираешься вступить в новую жизнь, ведь так?

— Да.

— Ну, иди.

Между тем за столом на веранде остаются только Егорушка, Наталья Александровна и Олимпиада Серафимовна. Остальные женщины удалились в свои комнаты, Ольга Сергеевна на кухню. Насвистывая, Эдик поднимается на веранду.

— Что ж, Жорочка ужинать так и не будет? Мне послышалось, что хлопнула дверь кабинета. Куда ж он пошел? — взволнованно говорит Олимпиада Серафимовна, тряхнув огромными серьгами.

— На кухню, за бутербродом,— Эдик невозмутим.

— Я, пожалуй, пойду и скажу ему, чтобы не ел всухомятку. Окончательно испортит желудок, — поднимается Олимпиада Серафимовна.

— Вот она, неусыпная материнская забота! — вслед ей говорит Эдик. — Кому-то повезло!

— Я хочу вызвать тебя на дуэль! — отчаянно восклицает Егорушка.

— Что-что?

— С такими надо стреляться!

— Егор, — морщится Наталья Александровна. — Когда же это кончится? Когда же ты повзрослеешь?

— Нет, в этом и в самом деле есть что-то романтическое, — улыбается старший брат. — Что ж, изволь. Давай спустимся в сад, обговорим условия.

— Эдик, надеюсь, ты понимаешь, что твоего младшего брата нельзя воспринимать всерьез, — напоминает Наталья Александровна.

— Не беспокойтесь, ма шер, мы все уладим миром.

Братья уходят в сад. Наталья Александровна остается на веранде одна, внимательно смотрит, как оба исчезают за деревьями.

— Ты умеешь драться на шпагах? — спрашивает Егорушка, когда Эдик усаживается на одну из лавочек в резной беседке.

— Красиво здесь. Люблю этот дом, этот сад. Даже зимой люблю, когда на улице снег, ветер, а в зале топится камин, и если помешать железной кочергой дрова, искры сыплются, словно от бенгальского огня. Вечный Новый год, вечный праздник. Мечта. Всю жизнь я хотел только одного — вечного праздника. Ты любишь Новый год?

— Сейчас лето.

— На самом деле, я поэт, во мне романтики гораздо больше, чем в тебе, хотя ты все книги в библиотеке перечитал. Просто я себя знаю от и до, поэтому не боюсь, а ты себя боишься. Тебе понравилась эта девушка, вот и все. Но ты не знаешь, как подступить к делу.

— Какая девушка? — краснеет Егор.

— Брось. Эта девушка. Впервые что-то дрогнуло в душе, да? И вместо того, чтобы спросить у меня совета, ты надуваешь щеки, грозишься убить и, вообще, делаешь все, чтобы ей не понравиться. Ведешь себя как мальчик, который, чтобы понравиться девочке, дергает ее за косички.

— Да не хочу я никому нравиться! И она моя тетя!

— Вот тут ты ошибаешься. Вы не родственники, так что не мучайся угрызениями совести.

— Ты врешь. Как всегда врешь.

— Попробуй за ней поухаживать. Она такая же, как ты, наивная, не очень умная, неопытная. Она тебя не отвергнет, потому что просто не умеет этого делать. Вы будете пару месяцев друг возле друга тереться, потому что никто из вас не знает, как и что надо делать дальше, потом решитесь, наконец, возможно, что и переспите, а потом начнете испытывать друг к другу стойкое отвращение, потому что…

— Не хочу дальше слушать! Не хочу!

— Но вы можете найти удовольствие в духовном общении, стать друг другу братом и сестрой, делать наше общее дело и даже родить детей. А в пятьдесят лет ты вдруг очнешься, посмотришь вокруг и пустишься во все тяжкие. У тебя родится внебрачный ребенок, и ты напишешь в своем дневнике: «Мне надо было давно с ней развестись, потому что она сделала мою жизнь несчастной». Ты ведь пишешь дневник?

— А что в этом плохого?

— Пустая трата времени. В историю хочешь войти, понимаю. Прославиться, стать знаменитым… Писателем, да? Ну-ну, не красней. Но прежде, чем стать писателем, тебе надо перестать быть идиотом.

— Я никогда не был злым. А тебя хочу убить.

— Ну, убей, — лениво потягивается на лавочке Эдик. — Честное слово, мне все равно.

— А как это делается?

— Возьми пистолет у папы в кабинете и выстрели в меня.

— Я хочу честно.

— Неужели же нет никаких средств? Мать тебя столько по врачам водила! Может, хватит придуриваться?

— Я не…

В этот тихий, теплый вечер выстрел прогремел так громко, что эхо долго еще разносилось по саду, и никто не мог поверить в случившееся.