— Надо устроить выставку, — взволнованно заговорила Настя. — Выставку работ неизвестного художника Василия Иванова. В Манеже.
— Не надо ему ничего, — вздохнула Алевтина. — Теперь уж ничего не надо. Пусть уж все остается, как есть. Кто как прожил свою жизнь, так тому и быть. Эдуард Олегович пусть в знаменитых художниках остается, а Васька в кочегарах.
— Но как же так? — пожала плечами Настя. — Ведь это же… несправедливо?
— А жизнь вообще несправедливая штука, -г засмеялся Эдик. — Надо же! А ведь Веригин целился под эти акварели! Сразу, почувствовал старый лис, что деньгами пахнет! Интересно, а что собирался делать с рисунками уважаемый Эраст Валентинович? Ведь никто не знал про папку. Дед ее прятал, стеснялся, должно быть, чужого таланта.
И Эдик снова рассмеялся.
— А с Ольгой-то что? — спохватилась Алевтина. И виновато добавила: — Сестра, ведь. Не брошу же я ее.
— Она двух человек убила, — презрительно сказала Наталья Александровна. — Ей место в тюрьме, а не в этом доме.
— А вот тут вы ошибаетесь, — капитан Платошин отошел от стола к окну, стал так, чтобы солнце светило в спину и сидящие на веранде не видели выражение его лица. — Я сказал только о том, что у Ольги Сергеевны были виды на наследство. И что она собиралась действовать. Но один человек ее опередил. И причиной этому было то, что в доме появился антикварный пистолет «Деринджер».
— Леша, ну-ка дай сюда, — кивнул Платошин одному из своих коллег.
Тот достал из сумки аккуратный сверток, бережно развернул. Старший оперуполномоченный осторожно взял «Деринджер», взвесил в руке, словно оценивая, потом покачал головой:
— Первый раз в моей практике, что человека убивают из такого вот антикварного оружия. Сразу понятно, что убийство спонтанное, в состоянии аффекта. Тот, кто планирует преступление заранее и тщательно к нему готовится, ни за что не воспользуется пистолетом, так сказать, с прошлым. Ведь оружие из частной коллекции, редкое. Девятнадцатый век, как сказали эксперты.
Сидящие на веранде завороженно смотрели на пистолет. Эдик взволнованно облизнул губы, посмотрел на мать.
— Ну что? — спросил капитан Платошин. — Кто-нибудь что-нибудь скажет?
— А что, надо сказать? — пожала плечами Наталья Александровна.
— Вера Федоровна, вы так и не объяснили, откуда на этом пистолете отпечатки ваших пальцев, — внимательно посмотрел на Оболенскую Платошин. — Настя сказала, что заходила в кабинет, рассматривала «Деринджер», Наталья Александровна призналась, что брала его в руки, с Олимпиадой Серафимовной тоже все понятно. А вы когда заходили в кабинет?
— Я… Не заходила, — заволновалась Вера Федоровна. — И потом, какие отпечатки? Не надо меня ловить! Я же была в перчатках! Я дама, я даже летом ношу перчатки!
— А когда я вас допрашивал по прибытии на место происшествия, на вас их не было. Почему? Куда вы их дели?
— Никаких отпечатков на пистолете остаться не могло! Столько лет прошло! Столько лет!
— Сколько? Вера Федоровна? Сколько лет прошло с той поры, как вы на пару с будущим рецидивистом Кувалдиным ограбили квартиру наследников известной княжеской фамилии?
Вера Федоровна побледнела.
— Как ограбили? — взвилась Олимпиада Серафимовна. — С каким еще Кувалдиным?
— Есть такой, — вздохнул Платошин. — Дело в том, что Вера Федоровна Оболенская, действительно, круглая сирота, воспитывалась в детдоме. Только насчет того, что родители, потомки аристократов, погибли в сталинских лагерях, это вы, Вера Федоровна погорячились. Вы в каком году родились, простите?
— Это не имеет никакого значения.
— В пятьдесят втором. И не в сталинских лагерях, а в городе Москве, потому что оставили вас в столичном роддоме. А фамилию Оболенская дала девочке в детдоме старая воспитательница, которая, действительно, была из семьи аристократов и имела склонность давать подкидышам фамилии древних княжеских и графских родов. Кувалдин, тот и родился Кувалдиным, его мать бросила уже в возрасте семи лет, не в младенчестве, как вас.
— Это не правда! — надменно вскинула голову Вера Федоровна.
— Неужели вы думаете, что нельзя раскопать подробности вашей биографии? — усмехнулся Платошин. — А государство о вас, меж тем, неплохо позаботилось. Вы закончили швейное ПТУ, получили однокомнатную квартиру в Москве, вас на работу устроили. А Кувалдин к вам захаживал. Он еще в детдоме взялся за воровство, таскал потихоньку все, что плохо лежало. А как вышел из детдома и был направлен на учебу в ПТУ, так честно трудиться не захотел. Попал в дурную компанию, стал квартиры грабить, да и вас потихоньку втянул. На квартиру одной из приятельниц старой учительницы вы его навели?
— Ничего не докажете, — надменно сказала Вера Федоровна. — В моей биографии ничего нет об уголовном прошлом.
— Конечно, нет, — легко согласился Платошин. — Ни слова о судимости. Потому что Кувалдин все взял на себя. У вас ведь была любовь. Еще до замужества с Листовым-младшим, так ведь? В той квартире вы и взяли так называемые «фамильные» драгоценности и антикварный пистолет «Деринджер» девятнадцатого века. Конечно, нет сейчас на нем ваших отпечатков, но вы же первый раз не стали отрицать, что они там есть? Растерялись, Вера Федоровна?
— Когда это в первый раз?
— Когда я всех расспрашивал после результатов дактилоскопии. Вы сказали, что могли бы объяснить. Ну, так объясните!
— А вы меня не запугивайте! И я не уголовница, в тюрьме не сидела.
— Не сидели. О вас в показаниях Кувалдина не было ни слова, потому что вы хранили украденное. Долгие годы хранили, понимая, что если ценности всплывут, вы тут же подпадаете под подозрение. Следствие так и не докопалось до истины, и ценности не нашли. Вы же к тому времени, как Кувалдину сесть, познакомились с Георгием Эдуардовичем Листовым, сыном тогда еще никому не известного художника. И сочинили красивую сказку о родителях, потомках древнего рода князей Оболенских, погибших в сталинских лагерях, о тяжелом детстве и доставшемся в наследство антиквариате.
— Ничего я не сочиняла! — взвизгнула Вера Федоровна. — Это правда!
— Правда то, что вы из страха много лет не трогали ничего из ворованного, терпели. Выдержки и терпению вам, Вера Федоровна, не занимать. Да и Листов вас обеспечивал, а после развода алименты платил аккуратно. Сорвались вы только тогда, когда сын стал делать карточные долги. Вот тогда он и стал показывать для оценки Нелли Робертовне так называемые «фамильные» драгоценности. А однажды показал и «Деринджер». Так, господин Оболенский?
— Это криминал? — усмехнулся Эдик. — По-моему, я ничего не воровал. И ничего не знал о прошлом моей матери.
— Да бросьте! Кстати, Георгий Эдуардович Листов довольно быстро узнал, на ком женился. Кувалдин бежал из колонии и заявился к вам в дом. Это известно из его показаний. Вас, Вера Федоровна, в тот день по счастью дома не было. А между Кувалдиным и Листовым-младшим произошел серьезный разговор. И несколько дней Листов-младший прятал сбежавшего из колонии рецидивиста у папы на даче. Эдуард Олегович был в отъезде, зимой дом, тогда еще плохонький, деревянный, как правило, пустовал. Вот Кувалдин там и отсиживался. Правда, вскоре после этого Кувалду поймали, и он снова сел, но гарантией на будущее себя обеспечил надежной. Желаете ознакомиться с показаниями? Леша, папку с протоколом.
— С какими еще показаниями? — вздрогнула Вера Федоровна.
— Сегодняшними. Перепугался наш Сергей Петрович и сам явился к следователю. А что ему теперь скрывать? Зачем вас выгораживать? Любовь-то, как я понимаю, давно прошла. Так, Вера Федоровна? А вы знаете, что Листов платил Кувалдину за молчание? Это ж какой позор! Девушка, на которой он женился, квартиры грабила! Не в тюрьму ж ее? А сын как же? Ведь тогда еще непонятно было, кем вырастет Эдуард
