— Сам напросился, — злится Серега. — Я сказал то, что думал. Другие еще не то скажут!
— Ничего, перетерплю. Без работы-то плохо. Я все понял, исправился, и мой устойчивый моральный облик принял правильное решение. Семейные ценности возвращаются в моду, не хочу отставать от жизни. Кстати, из отпуска я вернусь в другой отдел. Напишу рапорт, полагаю, мою просьбу удовлетворят.
— Так будет лучше для нас всех, — напыщенно говорит Серега.
— Вот именно.
Он едет к гаражам. Ставит машину и долго собирается с мыслями, прежде чем идти домой. Что сделано, то сделано. Выбор-то был небольшой. И все равно у них с Лесей ничего не получилось бы. Он это понял.
— Я могу идти домой? — спрашивает она, поставив свою подпись под показаниями. — Извините, долго не писала, разучилась. Буквы какие-то кривые. Как я раньше-то расписывалась? До амнезии? Ха-ха! Кто бы мог подумать, что в сауне можно так угореть! До потери памяти!
— А как вы себя сейчас чувствуете? — напряженно смотрит на нее сидящий напротив парень.
— Отлично! Но зверски хочу кушать.
— Вас покормят.
— Где покормят?
— Сейчас мы проедем в одно место. В больницу.
— Зачем мне в больницу? — удивляется она.
— Небольшая формальность, — говорит парень и прячет исписанные ею листы бумаги в папку. — Вас надо осмотреть.
— Ах, формальность! Ну что ж, поехали!
Ей весело. К счастью, все закончилось. И закончилось удачно. Она в Р-ске, ее отпустили. Шрам, правда, па щеке останется. Но зато жива. А со шрамом что-нибудь придумаем. Нет, какая ж дрянь! Та, что на нее так похожа! Проворная оказалась! Вот пусть она теперь и выкручивается!
В состоянии эйфории она пребывает, пока не замечает на окнах решетки.
— Эй! Куда вы меня привезли?
— Успокойтесь. Присядьте.
— Не хочу!
— Вы помните свою фамилию, имя отчество?
— Конечно, помню! Тимофеева я! Олеся Владимировна!
— Год рождения? — говорит пожилая женщина в белом халате, что-то записав в медицинскую карту.
— Да что вы ко мне пристали? Я все помню!
Она называет год рождения.
— Быть может, вы все-таки присядете? — вежливо спрашивают ее. — Давайте для начала поговорим о вашем детстве.
— Я не хочу говорить о детстве!
— А о чем хотите?
— Ни о чем! Я хочу домой!
— Вы помните, что произошло в «Лесном»? Вы в состоянии давать показания?
— Я все написала!
— Успокойтесь. Нам надо выяснить, с какого момента вы себя помните и помните ли вообще. Можно ли вас считать дееспособной.
— Где я?
— На освидетельствовании в психоневрологическом диспансере. Сегодня судья должен принять решение, что с вами делать. Вы обвиняетесь в убийстве.
— Это обман! Меня обманули!
Она бросается к дверям. Вырывается из рук дюжих санитаров, которые пытаются ее удержать, отчаянно кричит, царапается и даже кусается. Слышит, как пожилая женщина, судя по всему, главная здесь, кому-то говорит:
— Ее надо сначала успокоить. Я передам медсестре назначение. Завтра поговорим. Диагноз может быть гораздо серьезнее, чем предполагалось изначально. Одно нам ясно: недееспособна.
— Да, да.
— Она останется здесь на принудительном лечении. Похоже, что в коре головного мозга произошли необратимые изменения.
— Да, похоже на то.
— Пустите меня! Пустите!…
ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Она все вспомнила на аэродроме, когда садилась в самолет. Как позавидовала богачке, так на нее похожей, приезжающей в супермаркет на шикарной машине и, по слухам, собирающейся замуж за генерального директора фирмы. Как захотела поменяться с ней местами. А Сашка подлил масла в огонь. «О себе надо думать, о своем будущем». Вместе они это и придумали. Напасть на Ольгу, задушить ее и устроить пожар в сауне. Потом занять ее место, а все будут думать, что погибла кассирша из супермаркета. Таким образом они хотели добраться до денег следователя Мукаева.
— Ох, у нас ничего не получится! — твердила она.
— Все получится, — уговаривал Сашка.
Убить, значит. Ну, что ж… Она и не представляла, что можно так сильно ненавидеть кого-то. Даже изменника Мукаева в конце концов прощала. Но видеть эту женщину было невыносимо. Это было сильнее ее. Ненависть затопляла, аж в глазах темнело. Сама не понимала: что происходит? Мало того, что не могла видеть Ольгу. Все время представляла, как ее убивает. Шептала: «Так не должно быть. Не должно. Нас не должно быть двое». Ребенок у нее в животе этого не хотел. Она уволилась из прокуратуры, как только поняла, что беременна. Все сразу поймут, от кого. Пойдут сплетни, пересуды, косые взгляды. А случилось все в тот апрельский день, когда впервые исчез Ванька Мукаев. Расслабилась, размякла. Жениться ведь обещал!
Десять лет ждала. А когда желанная и столько лет ожидаемая беременность наступила, растерялась. Потому что Мукаев опять исчез. И что теперь делать? Мать-одиночка? Соломенная «вдова»? Теперь от него ни помощи, ни поддержки. Как жить, на что жить? Ради ребенка она и решилась. На деньги позарилась.
К ее удивлению, Ольга сама искала сближения. Сама придумала поездку в сауну. Происходило что-то непонятное. Словно бы соперница сама искала смерти. Вроде как напрашивалась.
— Я отвлеку ее жениха, — сказал Сашка. — Зубы ему заговорю. Задержу его в комнате отдыха. А ты действуй.
— Ох! Я не смогу!
— Сможешь.
Она и сама удивилась. Как же легко все вышло! Только зашла в сауну и присела на полок, появилась Ольга. А ведь хотела уже идти в соседнюю, к ней. Под предлогом, что здесь слишком уж жарко. Сама пришла! В руке — мокрое полотенце. Замахала им, сказав:
— Ох! Жарко здесь!
— Да, жарковато.
Посмотрела на нее, и ненависть затопила. Ну не должно быть так! Не должно их быть двое!
— Вы не возражаете, если я здесь посижу, в вашей сауне? — спросила Ольга. — У нас прохладно, а я
