– И что вы сделали?
– Когда эти новости в мае дошли до Америки, мы свернули всю свою деятельность и в следующем месяце отплыли домой. Насколько я припоминаю, сэр Нигель был взбешен результатом голосования в Палате общин. По его убеждению, восстание все еще можно было подавить, если бы королю удалось заставить парламент выделить необходимые для этого средства.
– А по вашему?
– Тебе известно мое отношение к республиканским принципам и радикальным взглядам, – вздохнул Гендон. – До отплытия в Америку я бы ответил, что мятеж следует подавить любой ценой, что от этого зависит будущность цивилизованного мира. Но... – его голос утих.
– Но?..
Граф задвигал челюстью.
– Не проведя в колониях и двух недель, я пришел к выводу, что любые дальнейшие попытки подчинить американцев силой оружия окажутся бесполезными. По моему мнению, мы могли сто лет держать войска в колониях, и все равно не победили бы инсургентов[40].
– А Джарвис? Как он оценил ситуацию?
Гендон пожал плечами:
– К какому бы заключению ни пришел лорд Джарвис, он держал его при себе.
Отец и сын шагали рядом молча, погрузившись каждый в собственные мысли. Затем Себастьян спросил:
– Вы вернулись в Англию в июне?
– В июле. В начале июня отчалили из Нью-Йорка. Плавание длилось шесть недель.
– Уверены, что в июле?
Граф громко фыркнул:
– Такое путешествие не забудешь. На судне было полно лоялистов, бегущих от преследования своих соотечественников. У одной женщины, находившейся на борту, мужа и пятнадцатилетнего сына раздели догола, вываляли в смоле и перьях, а затем оскальпировали у нее на глазах. А то, что бунтовщики сделали с ней самой… Скажем так, этого было достаточно, чтобы заставить меня задуматься над разумностью и правильностью решения бросить столь многих верноподданных его королевского величества на произвол грубой толпы.
– Лоялисты на корабле были из Нью-Йорка?
– Некоторые. А еще из Массачусетса и Вермонта. На борту находился даже бывший королевский губернатор Нью-Джерси. Я хорошо его запомнил, поскольку он страшно разругался с сэром Нигелем.
«Как-то я плыл на одном корабле с вашим отцом», – сказал пожилой американец. Себастьян запнулся на полушаге:
– Вы хотите сказать, что на корабле с вами и старшим Прескоттом путешествовал Уильям Франклин?
– Да, верно. Сын Бенджамина Франклина.
ГЛАВА 24
Мисс Джарвис узнала об опознании мумифицированных останков сэра Нигеля Прескотта тем же путем, что и остальные жители Лондона: прочитав об этом в «Морнинг пост»[41]. Когда баронская дочь после полудня вместе с матерью отправилась с утренними визитами (в определенных кругах общества утренние визиты, как и завтраки, всегда проходили в послеобеденное время), оказалось, что разговоры в гостиных Мейфэра то и дело вращаются вокруг этого события.
– Сэр Нигель? – переспросила леди Джарвис хозяйку дома. – А ведь я помню, когда он пропал.
– Действительно? – Геро удивленно глянула на мать.
– О да, – продолжала баронесса, в то время как ее приятельница отвернулась поприветствовать очередную гостью. – Это случилось вскоре после того, как баронет возвратился из той ужасной поездки в колонии вместе с твоим отцом и лордом Гендоном.
– Что?! – дочь с такой силой поставила чашку на стол, что та опасно задребезжала.
– Вот-вот, – леди Джарвис понизила голос. – В то время в правительственных кругах такое творилось… Кажется, старший Прескотт обнаружил свидетельства измены, в виде посланий, подписанных кем-то, именовавшим себя «Алкивиадом»[42]. Письма исчезли вместе с сэром Нигелем. Все это было в высшей степени загадочно. Ну, разумеется, твой отец ничего мне не рассказывал. Просто я подслушала его разговор с лордом Нортом.
С трудом дождавшись завершения всех намеченных светских визитов, Геро поспешила домой, где застала барона, собиравшегося в клуб.
– Ваша с сэром Нигелем миссия в колониях, – выпалила она, застигнув отца в библиотеке. – Расскажите о ней.
Лорд Джарвис поднял глаза от складываемых документов:
– Где это ты услышала?
– Весь город судачит об обнаружении тела старшего из Прескоттов, – неопределенно ответила Геро.
Барон запер бумаги в ящик письменного стола и выпрямился.
– Нечего особо рассказывать, – заметил он, но все же снабдил дочь кратким отчетом о поездке.
Слушая отца, Геро не могла не полюбопытствовать про себя, о чем тот умалчивает.
– Вы так и не выяснили личность этого «Алкивиада»?
– Нет, – Джарвис направился плеснуть себе бренди. – Ты что же, думаешь, сэр Нигель был убит изменником?
– Разве такое невозможно?
– Полагаю, более чем возможно, – барон отставил в сторону хрустальный графин.
– Или это дело ваших рук.
– Право же, дочка, я в ответе не за каждого обнаруженного в Лондоне и его окрестностях покойника.
Геро неизящно фыркнула.
– А почему тебя интересует гибель сэра Нигеля?
– Потому что мне нравятся загадки.
Джарвис медленно отпил глоток бренди, не сводя глаз с лица дочери:
– Нет, причина не в этом.
Собеседница промолчала, и тогда барон спросил:
– Ты намерена возвести это в привычку?
– Что «это»? – направилась к двери Геро.
– Участие в расследовании убийств.
Она оглянулась:
– А вы отнеслись бы к этому с большим или меньшим неодобрением, нежели к моим радикальным проектам?
– Пока не определился, – состроил гримасу отец.
* * * * *
На обшарпанной ветрами и дождями лавочке, в круге солнечного света, пробивавшегося сквозь кроны древних тисов и вязов на просторном дворе церкви Святого Панкратия[43] , отдыхал пожилой американец. Он сидел, ссутулившись, положив обе ладони на набалдашник зажатой между коленями палки и смежив веки, словно дремал.
Себастьян последовал за джентльменом сюда, на просторное кладбище в городском предместье, после разговора с его внучкой. Когда виконт присел на другой конец скамейки, мистер Уильям Франклин хмыкнул и произнес, даже не открывая глаз:
