что-то хорошее в человеке. Говорили, что проходит месяц, полтора прежде чем новичок начинает более или менее сносно ориентироваться в при чудливых хитросплетениях отсеков громадного судна и может, не заблудившись, запросто попасть с бака на корму, спуститься в машину или дойти из нижней кают-компании к служебному лифту, ведущему на мостик.
Спроси меня даже сейчас как пройти по любому городу на любом континенте, где побывал хоть однажды, – разберусь без особых затруднений. Вот и тут освоился буквально за пару дней… От роскошной утопающей в мягком ковровом покрытии центральной палубы, где находилось Бюро информации с круглосуточным вахтенным администратором и дежурными представителями стаффа из дирекции круиза, спускаясь вниз, можно было попасть к каждому из трех судовых ресторанов: «Крым», «Одесса» и «Море». Палубами выше располагались многочисленные бары, салоны, магазины, пассажирская библиотека. Огромный кинотеатр «Максим» был ближе к корме.
Вся же нижняя часть судна, отделенная от пассажирских помещений вежливыми табличками «crew only», принадлежала экипажу, а судовой госпиталь, охотно посещаемый немолодыми туристками, поскольку работал бесплатно, находился как бы на полпути.
Постепенно я осознал и собственный статус. Как администратор пассажирской службы я принадлежал к командному составу на судне, что давало известные преимущества. Например, чем не привилегия – постельное белье с упомянутым уже банным халатом по объявленным дням не приходилось менять в прачечной самому – за тебя это делала назначенная девочка из каютных.
При увольнении в город меня автоматически назначали старшим группы, что, впрочем, кроме преимущества выбора маршрута, имело и свои недостатки.
Что касается питания, то для этого на «Горьком» существовали три места – столовая команды, нижняя кают-компания и верхняя кают-компания. В первой было самообслуживание, в кают-компаниях же работали официантки. Высший комсостав во главе с капитаном питался в верхней кают-компании – сам Мастер, первый и старший помощники, главный механик, комитетчик, освобожденный секретарь ВЛКСМ, штурмана и еще пять-шесть человек, включая редактора судовой многотиражной газеты «Буревестник» Новикова.
По-видимому, некий шлейф истории моего появления на судне каким-то образом коснулся ушей руководства, и меня начали настойчиво уговаривать питаться наверху, что по рангу мне вовсе не полагалось. Особенно старался похожий на Пьера Ришара из «Игрушки» Новиков, уверяя меня, что он специально согласовал этот вопрос с первым помощником и капитаном. Впрочем, это же любезно подтвердил мне и Зайцев.
Дело было не только в том, что для того чтобы идти наверх каждый раз пришлось бы надевать форму, проходить еще не один десяток метров и потом ждать маленького служебного лифта, медленно поднимающего на верхнюю палубу.
Просто я отлично осознавал, что место там мне, новичку, не по чину, а чувствовать себя минимум трижды в день стесненно мне совсем не хотелось. Даже чтобы войти или выйти в кают-компанию по принятому ритуалу, пусть и формально, следовало попросить разрешение у капитана. Словом, пришлось игнорировать приглашение, пока о нем не забыли.
В нижней же кают-компании, где за столами собирался средний комсостав – механики, администраторы, радиооператоры – было куда как демократичнее и комфортнее. Между прочим, я тогда впервые в жизни попробовал разнообразный фруктовый йогурт в стаканчиках, он стоял на подносиках при входе, и каждый в кают-компании мог брать его, сколько хотелось. В Союзе такого еще не видели.
Я написал несколько статеек в печатающуюся в судовой типографии тиражом в четыреста экземпляров газету, чем вызвал приступ восторга Новикова, верставшего ее главным образом из поступавших по радио официальных сообщений агентств и переписанных из энциклопедии справок о странах, куда предстояло нам заходить. На общем комсомольском собрании, проходившем в кинотеатре «Максим», меня избрали первым заместителем секретаря комитета ВЛКСМ турбохода. Все больше появлялось у меня на борту и приятелей.
Каждое утро на судне начиналось с того, что ровно в шесть по принудительной связи (динамик был устроен таким образом, что звук в нем нельзя было выключить) начинала звучать по нарастающей мелодия «Эль-Бимбо» Поля Мориа, и голос радиста сообщал дату, день, место нахождения судна и судовое время. «Особую радость» эта информация доставляла тем, кто только что завалился отдыхать после ночной вахты, и потому некоторые умельцы все же ухитрялись отключать у себя в каютах трансляцию, что по понятным причинам было категорически запрещено. Тихо приоткрывались двери, и молодой народ, проведя ночь вместе, начинал расползаться по своим штатным каютам, готовясь к предстоящему трудовому дню.
Я жил в двухместной каюте с совсем молодым долговязым парнем-администратором со смешной фамилией Поппель, неизменным предметом подтрунивая всех, кому приходилось с ним общаться. Началось это после того, как однажды находясь на вахте в Бюро информации и получив по телефону категорический приказ не узнавшего его начальства «срочно найти Поппеля», он тут же, как полагалось, сделал по трансляции стандартное объявление по экипажу: «Товарищу Поппелю позвонить 5-08, повторяю…», чем навсегда занес свое имя в хронику судна.
Меня назначили работать в пассажирскую библиотеку. Через стеклянные двери небольшой квадратный зал без окон со стеллажами светлого дерева и мягким освещением манил про гуливающихся вдоль бутиков по закрытой палубе обленившихся в рейсе пассажиров полистать тут или взять с собою какую-нибудь книжонку на родном языке. На самом деле выбор был не особенно велик – главным образом то, что приносили перед круизом люди из стаффа – на немецком имелись в основном детективные книжки Хайнца Конзалика, на английском – Кристи и еще пара десятков «покетбуков» в ярких обложках.
Поскольку в то время мои познания в немецком языке ограничивались запавшими в память репликами из классического советского кинематографа, касающимися положения рук собеседника и дальнейших жизненных перспектив фюрера, пришлось срочно учить азы. Коронной стала заученная наизусть фраза – «шрайбен зи, битте, ире наме унд кабинен нуммер», к моему удивлению действительно заставляющая законопослушных немцев в обмен на взятые для прочтения книги записывать на карточке свою фамилию и номер каюты.
Правда, изредка находились интеллигенты с английским, желающие поболтать. Одна дама даже как-то принесла мне после нашей стоянки в каком-то англоязычном порту брошюрку моего любимого Хемингуэя The Old Man And The Sea – чудесный сувенир для библиотекаря.
Впрочем, оказавшийся в чем-то провидческим. Месяцев через восемь, попав впервые на уже совсем другом пароходе на Кубу, я рассматривал продуваемый ветром через распахнутые окна заставленный книгами дом любимого писателя к юго-востоку от Гаваны, поднимался в построенную ему женой трехэтажную башню из белого камня, где эта книга и была написана.
Жизнь экипажа на судне подчинялась многим рутинным правилам, большая часть которых не просто навязывалась всевозможными схоластическими инструкциями, а была продиктована реальной практикой выживания на море, или, как принято было формулировать, опытом «борьбы за живучесть». Конечно, важно было доказать себе это. Систематически проводимые учебные тревоги, для пассажиров выглядевшие забавной игрой с переодеванием в спасжилеты, должны были закрепить в памяти точку сбора и выполняемую роль в любых экстремальных обстоятельствах. Но когда над Средиземкой светило ласковое солнышко, и ровная изумрудная морская поверхность казалась надежной для огромного парохода, как асфальт первоклассного шоссе для автомобиля, думать об этом не очень хотелось. Однако спуска здесь не было никому, и по итогам каждых учений любой замешкавшийся член экипажа, включая многочисленный обслуживающий персонал, от повара до кастелянши, мог поплатиться должностью.
Я однажды тоже получил молчаливый урок, запомнившийся мне на все годы плавания.
Надо сказать, что положение капитана или, как говорят на флоте «мастера», на любом судне, а в особой степени на большом пассажире со многими сотнями членов экипажа, идентично положению короля в небольшом государстве с твердыми абсолютистскими традициями. Он может одарить и лишить гражданства, безжалостно наказать и дать шанс на осуществление мечты. Любое его решение – по крайней мере – до возвращения в порт приписки – оспорить практически невозможно, и потому принимается оно к выполнению безоговорочно. Конечно же, очень важно если таковое осознается не как простая демонстрация дарованной Богом и Уставом личной власти, а как разумный выбор знающего и уважаемого тобою начальника… Тактичность доведения его до провинившегося тут дорогого стоит.
