разгар влажного тропического лета, что где-то дома лежит снег, было не просто, и только очередная дата на календаре да поздравительные радиограммы убеждали, что в Союзе зима. Тридцать первого декабря мы зашли в Ла-Гуайру, городок неподалеку от столицы Венесуэлы Каракаса. Днем была автобусная экскурсия для экипажа – со смотровой площадки был хорошо виден внизу огромный город, уютно лежащий в долине на фоне Анд.
Вечером мы отмечали Новый год по Москве. В мою маленькую каюту без иллюминатора набился народ – редактор Новиков, несколько девочек из службы ресторана, Поппель, пассажирский помощник, ребята из машины, спортинструктор тренажерного зала для пассажиров Боря, знакомый бармен. Стол ломился от всяческой вкуснятины, со спиртным тоже не было проблем, толпа расслабилась. Кто-то, сверяясь с вмонтированным в переборку репитером судового хронометра, прокукарекал за кремлевские куранты, и мы подняли бокалы с шампанским. В Москве и Одессе наступил 1978 год… Так далеко от дома я больше этот праздник никогда не встречал.
Как обычно, народ, подстегнутый алкоголем, потихоньку расползался парами по своим каютам. Наутро выяснилось, что озабоченный старик Новиков чуть не получил за приставания по лбу утюгом от одесситки Нади Алагиры.
– Пинтос он. – с непередаваемыми интонациями, объясняла она потом.
Я, скорее в шутку, пригласил позднее захаживать в гости ее подругу Валентину. Уже заснув, я услышал легкое поскребывание в запертую дверь. Вставать ужасно не хотелось, но было неудобно. Я босиком добрался до двери каюты и повернул ключ. А мог бы и не открывать, извинился бы потом, что заснул – и все дела.
Сегодня мы женаты уже тридцать три года.
А звали его Тупой IV, и на прибитой прямо к дереву цветной фотографии было видно множество орденов, прикрепленных к черному военному френчу с расшитым золотом стоячим воротником, перепоясанному красно-белой лентой. Лицо его было слегка похоже на бурята, упавшего с низколетящего самолета. Видимо, своего короля на Тонга любили и хотели, чтобы каждый попадающий на остров с ним познакомился. Туристов подвозили на катерах с судна, стоящего на рейде, и тому, кто не успевал увернуться, местные девушки вешали на шею гирлянду желтых цветов, не забыв при этом попросить скромные чаевые. Порт, куда заходил «М. Горький», назывался Нукуалофа, а король имел дипломы юриста и искусствоведа Сиднейского университета.
За пару дней до этого мы были на Таити, куда, но уже позднее меня, залетал блудный попугай Кеша. Мы забрели, гуляя, в писчебумажный магазин, находившийся рядом с музеем Ван Гога. В небольшой комнатке среди книжного развала валялся глобус, я взял его, с трудом нашел среди похожих на типографские кляксы остров и потом Москву. Если обнять глобус, приставив палец одной руки к советской столице, а другой к Папеэте, получалось, что они находятся прямо против друг друга на разных концах планеты. Вот занесло…
На остров Бали советские люди в то время практически не добирались. В таких местах увольняться на берег из экипажа никто особенно не рвался, а я, конечно же, полюбопытствовал посмотреть. Вдоль узкой полуулочки-полутропинки, ведущей от моря, местные торговали для туристов фантастическими деревянными поделками. Чтобы отличить обычную деревяшку, выкрашенную краской в черный цвет, от тонкой резной работы из тяжелого эбенового дерева, особого интеллекта не требовалось. Мне очень понравились фигурки сражающихся драконов, которые продавала женщина средних лет, как оказалось, вполне сносно объясняющаяся по-английски. Однако истинную стоимость феноменально вырезанных скульптурок она явно знала, и цена по скромной моей зарплате оказалась совершенно неподъемная.
Тогда я с присущей мне редкой сообразительностью попробовал пойти в обход.
– Видите… – я показал рукой на расположенную чуть ниже бухту, где на рейде стоял весьма внушительный «Горький», – вон там… большой пассажирский лайнер. Так вот, я офицер с этого судна, занимаюсь работой с пассажирами. И если вы сделаете мне хорошую скидку – я обещаю устроить вам паблисити на борту, буду рекомендовать всем туристам покупать сувениры только у вас…
Звучало, с моей точки зрения, довольно убедительно. Но случился облом.
– Сэр… – сказала мне дама в ярком индонезийском батике, – если вы действительно офицер с того белого корабля, то почему разница в двадцать пять долларов для вас столь существенна?
Ну, что тут было ответить? Что я – советский офицер… и вся моя месячная зарплата в валюте на этом белом пароходе примерно соответствует этой сумме?
Много лет спустя один владелец итальянской киностудии, создавшей боевик «Король Нью-Йорка», пригласил меня в Рим для переговоров. Аэрофлотовский билет до Рима в первом классе оплатил мне кооператив, в котором я состоял, а дальше все расходы по проживанию обещал взять на себя приглашающий. Сложилось так, что по прилету в римский аэропорт Фьюмичино меня никто не встретил. Деньги выезжающим в частную поездку меняли раз в год и то только какой-то мизер, и я опасался, что оплатить дорогу на такси в город мне может их не хватить, тем более что я толком не знал куда ехать – на студию или в какой-то отель. Мобильников тогда, разумеется, не существовало. Короче говоря, я попытался объяснить ситуацию итальянке в справочном бюро и попросить ее связаться с киностудией, объяснив что их гость из Москвы ждет в аэропорту. Она в ответ разъяснила мне, что не стоит себя затруднять, – стоянка такси у выхода, и я могу спокойно добраться куда пожелаю на машине с водителем. На возражение, что у меня нет в кармане местных денег – итальянских лир, она вежливо показала на обменный пункт в углу зала. – Так поменяйте…
Как я мог объяснить ей, что это невозможно по той простой причине, что деньги страны, из которой я прилетел, не примут тут даже по цене оберточной бумаги… Мы жили в разных мирах.
А тогда, на Бали, я начал говорить, что очередная выплата заработной платы предстоит только в следующем порту – Сингапуре, и поэтому я совершенно случайно, разумеется, не располагаю в настоящий момент нужной суммой. Похоже, что говоря истинную правду, я выглядел даже для человека с острова на краешке планеты столь странно, что меня, очевидно, просто пожалели – те два великолепных дракона из эбенового дерева стоят и теперь у меня в кабинете.
Я говорил – у меня есть предположение о том, какая музыка звучит в приемной Рая. Кроме того, с некоторых пор я догадываюсь какой там воздух. Он идентичен воздуху в небольшом парке города Окленд, крупнейшего в Новой Зеландии. Если дойти сюда из порта, вертя головой от непривычно, «по-английски», справа налево движущихся автомобилей, сесть тут на лавочку, любуясь удивительными фигурами разнообразных крупных животных, в форме которых мастерски выстрижены плотные кусты вокруг, и глубоко вдохнуть – от чистоты начинает кружиться голова, воздух просто хочется пить. Наверное, так было повсюду на Земле, пока позднее не появились здесь все мы.
Знаю я и тропу, ведущую совсем не в райские кущи. Есть ощущение, что проходит она через Индию того времени. Пожалуй, самые страшные впечатления от всех виденных мировых городов – это Кочин, Мадрас и Бомбей, в 1995-ом переименованный в Мумбаи. Десятки тянущихся к тебе рук калек и прокаженных на окраинах, свободно испражняющиеся прямо на дороге женщины, мужчины и дети, километровые народные «прачечные», где сотни людей «стирают» белье, ударяя его об огромные каменные валуны, пыль и нищета. Хотелось укрыться и не выходить из старенького автобуса, плавящегося на жаре без кондиционера (на экипаже всегда экономят), поднять стекла и сидеть тихо. А если он, по закону подлости, как наш, все же встанет прямо посреди пыльной дороги, не объехав очередную нечистую корову, то пеший путь обратно до судна окажется запоминающимся испытанием. Главное, наплевав на палящий зной, – не останавливаться, чтобы не прикоснулись, скорее вбежать по трапу в лацпорт судна, где уже можно дышать, а потом бегом в душ… Если сегодня в этой стране уже нет хотя бы четвертой части ужасов тех лет – хвала ее властям и народу.
…Мы подходили к Суэцкому каналу и остановились на входе, ожидая сбора каравана. По узкому забетонированному пути с двух его сторон из Средиземки и Красного моря навстречу друг другу рано утром отправляются караваны судов из Европы в Азию и обратно. 163 километра рыжей воды, забранной в бетон среди песков. На берегах с обеих сторон тогда еще валялись обломки военной техники – память о давно уже закончившейся арабо-израильской войне. К середине дня, дождавшись последнего в цепочке, караваны в большом озере посредине безшлюзового канала, подчиняясь командам диспетчера и лоцманов, расходятся, огибая друг друга, и вновь входят в узкое пространство, из которого не повернешь. К вечеру мы уже стояли у понтонов Порт-Саида, грязноватые кварталы которого начинались прямо от воды канала.
