саланганы, плавников акулы, креветок и т. п. — всего из шестидесяти блюд!
В подарок губернатор послал в лагерь Пржевальского двух баранов.
На следующий день чин-цай в сопровождении большой свиты приехал к Пржевальскому. Цель приезда заключалась, как видно, в том, чтобы выпросить как можно больше подарков. Увидев какую-нибудь вещь, офицеры тотчас же просили ее подарить. Чин-цай не отставал от своих подчиненных, особенно он интересовался оружием русских.
После отъезда губернатора Пржевальский послал ему в подарок револьвер. Но жадный чин-цай заявил посланному Пржевальским переводчику Абдулу Юсупову, что желает получить не револьвер, а двуствольное ружье.
«Возвращается наш Абдул и объявляет в чем дело, — рассказывает Пржевальский. — Тогда, зная, что при уступчивости с моей стороны не будет конца, я тотчас же отправил Абдула обратно с подарком к чин- цаю и приказал передать ему, в резкой форме, что дареные вещи ценятся как память, и что я принял двух баранов, присланных губернатором, вовсе не из нужды в них, а из вежливости.
Абдул, всегда нам преданный, исполнил все как следует. Сконфуженный губернатор взял револьвер. Так наша дружба и восстановилась».
Слава, которая шла о Пржевальском и его спутниках как об искусных стрелках, дошла и до хамийского губернатора, и он упросил их показать свое искусство. Частота и меткость их выстрелов поразили чин-цая и его офицеров.
— Как нам с русскими воевать? — сказал чин-цай.
— Нам воевать не из-за чего, — возразил Николай Михайлович. — Россия еще никогда не вела войны с Китаем.
Отдыхом от утомительных губернаторских приемов и визитов были для Николая Михайловича охотничьи и ботанические экскурсии в окрестностях Хами…
Путешественники стали собираться в дальнейший путь. Оказалось, что без разрешения чин-цая ни один торговец не смел ничего продавать.
«Потребовалось испросить позволение сделать закупки, — рассказывает Пржевальский. — Назначен был для этого особый офицер, который взял себе помощника».
Обо всем, что нужно было путешественникам, «много раз переспрашивалось, уверялось в готовности поспешить, постараться и купить все самого лучшего качества; а между тем переводчику внушалось, что «сухая ложка рот дерет», что за труды следует получить подарок. Каждый к нам прикосновенный офицер или чиновник старался что-нибудь для себя выпросить. Чин-цай также не отстал от своих подчиненных и получил складное нейзильберное зеркало. Наконец все необходимое для нас было доставлено по ценам, нужно заметить, чуть не баснословным».
Пржевальский простился с гостеприимными хамийскими властями. 1 июня, на восходе солнца, путешественники завьючили своих верблюдов и двинулись в путь.
ОТКРЫТИЯ, ОТВОЕВАННЫЕ У ПУСТЫНИ И МАНДАРИНОВ
Началась борьба с новыми препятствиями, которые ставили Пржевальскому то пустыня, то богдоханские власти.
Выйдя из оазиса, караван вступил в Хамийскую пустыню, раскинувшуюся от Тянь-шаня на севере до Нань-шаня на юге. Путешественники двигались прямо на юг — к Наньшанским горам, через которые лежал путь в Цайдам и дальше — в Тибет.
День за днем перед глазами путников расстилалась во все стороны бескрайняя, покрытая гравием и галькой равнина, где нет ни растительности, ни животных, нет даже ящериц и насекомых. Единственными следами жизни в этой мертвой пустыне были кости мулов, лошадей и верблюдов, отмечавшие путь караванов, которые здесь прошли.
Днем над раскаленной пустыней воздух был мутен, словно его наполнял дым. Горячие вихри крутили соленую пыль и уносили ее вдаль. Солнце с восхода до заката жгло невыносимо. Почва накалялась до +62,5°. В полдень в тени термометр ни разу не показывал меньше +35°. Напрасно, ища прохлады, путешественники поливали водой внутри палатки и накрывали ее смоченными войлоками: влага быстро испарялась в сухом воздухе пустыни, а после того жара чувствовалась еще сильней. Укрыться от нее было негде ни днем, ни даже ночью, что редко случается в Центральной Азии, где по ночам жары не бывает.
Через Куфи, караванную станцию в пустыне, путешественники вышли на дорогу к оазису Сачжоу. На пятые сутки пути от Куфи далеко впереди показались Наньшанские горы. Видны были простым глазом два громадных снеговых хребта.
Во время своего первого центральноазиатского путешествия Пржевальский ознакомился с восточной окраиной Нань-шаня. Теперь он приближался к этой горной стране с запада.
Еще через два перехода караван вступил в оазис Сачжоу. Рядом с дикой бесплодной пустыней зеленели сады и поля. Всего лишь в четырех-пяти километрах от голых холмов сыпучего песку, в тени высоких ив и тополей прятались фанзы, хлопотали ласточки, ворковали голуби, свистели камышевки.
Город Сачжоу имел такой же вид, как и другие китайские города того времени: снаружи зубчатая глиняная стена, внутри тесно скучены фанзы, а между ними узкие улочки.
Сачжоу — последний город на пути к Наньшанским горам, этой гигантской северной ограде Тибетского нагорья. В Сачжоу Николай Михайлович надеялся достать проводника в Тибет. Но местные власти приняли Пржевальского недружелюбно. Они (без сомнения, по указанию из Пекина) не только отказались дать ему проводника, но всячески пытались отговорить его от дальнейшего путешествия — под тем предлогом, что из Сачжоу нет дороги в Тибет и путешественникам грозит верная гибель в горах и пустынях. При этом местные власти ссылались на пример венгерского путешественника графа Сечени, который за два месяца до Пржевальского пришел в Сачжоу, но здесь отказался от намерения идти в Тибет.
«К сожалению, — писал Николай Михайлович русскому поверенному в делах в Пекине А. И. Кояндеру, — в данном случае китайцы напали на человека не слишком сговорчивого. У меня таких одиннадцать молодцов, с которыми можно пройти весь свет».
Сачжоуские власти согласились дать Пржевальскому проводников только в соседние Наньшанские горы. Николай Михайлович решил отправиться в эти горы и посвятить месяц или полтора исследованию их, а за это время подыскать проводника, или снарядить разъезд, чтобы разведать путь в Цайдам и Тибет.
Пытаясь остановить Пржевальского, сачжоуские власти прибегли к обману.
Ранним утром 21 июня, получив в проводники одного офицера и четырех солдат, экспедиция выступила к Нань-шаню.
В трех километрах от городской стены кончался оазис. «Не далее пятидесяти шагов от последнего засеянного поля и орошающего его арыка, — рассказывает Пржевальский, — не было уже никакой растительности — пустыня являлась в полной наготе. Кайма деревьев и зелени, убегавшая вправо и влево от нас, рельефно намечала собою тот благодатный островок, который мы теперь покидали. Впереди же высокою стеною стояли сыпучие пески, а к востоку, на их продолжении, тянулась гряда бесплодных гор — передовой барьер Нань-шаня».
На другой день проводники, заведя путешественников в глубокое ущелье, заявили, что дальше не знают дороги. Несомненно они действовали по приказу сачжоуских властей, которые рассчитывали, что без проводников Пржевальский вернется обратно.
Но Пржевальский выбрался из ущелья и послал казачий разъезд отыскать путь, ведущий через Нань- шань и Цайдам в Тибет.
Казаки, посланные с двумя монголами, которых Пржевальский встретил в горах, вернулись на следующий день. Монголы показали им тропинку, которая вела на южную сторону Нань-шаня. Казаки сами видели кочевья цайдамских монголов у южного подножья гор.
Марал.
