Амур, оттуда на реку Уссури, озеро Ханка и на берега Великого океана, к границам Кореи… Да! На меня выпала завидная доля и трудная обязанность — исследовать местности, в большей части которых еще не ступала нога образованного европейца. Тем более, что это будет первое мое заявление о себе ученому миру, следовательно, нужно поработать усердно».
Перед отъездом из Иркутска Пржевальский обещал друзьям: «На Уссури встречу тигра и непременно поохочусь, а может быть и убью его».
А 26 мая Николай Михайлович и его юный спутник Ягунов уже находились в пути.
«Дорог и памятен для каждого человека тот день, — писал впоследствии в своей книге Пржевальский, — в который осуществляются его заветные стремления, когда после долгих препятствий он видит, наконец, достижение цели, давно желанной.
Таким незабвенным днем было для меня 26 мая 1867 года, когда, получив служебную командировку в Уссурийский край и наскоро запасшись всем необходимым для предстоящего путешествия, я выехал из Иркутска по дороге, ведущей к озеру Байкалу и далее через все Забайкалье к Амуру».
По поручению своего начальства Пржевальский должен был собрать все сведения о живущих на Уссури маньчжурах и корейцах, о путях, ведущих к границам Маньчжурии и Кореи.
Сам же Пржевальский поставил себе целью исследовать строение земной поверхности Уссурийского края, изучить его климат, растительный и животный мир, ознакомиться с бытом и промыслами населения.
«Таким образом, — замечает Пржевальский, — на моих плечах лежали две ноши».
ВВЕРХ ПО УССУРИ[11]
Роскошь и разнообразие уссурийских лесов, где растения теплых и холодных стран растут рядом, как братья, — открывались глазам молодого исследователя. В особенности поражали его ели, обвитые виноградом, пробковое дерево и грецкий орех, которые росли в соседстве с кедром или пихтой, и след медведя или соболя рядом со следом тигра.
Пржевальский плыл в лодке вверх по Уссури. Лодку он купил на Хабаровской пристани, а гребцов брал посменно в каждой станице[12]. В то время, как лодка медленно подвигалась вперед против сильного течения, Пржевальский и Ягунов шли берегом, собирая растения и стреляя попадавшихся по пути птиц. Придя в станицу, они сушили травы, препарировали птиц и набивали чучела. Пржевальский делал заметки в путевом дневнике.
Казакам цель этих занятий Пржевальского была непонятна, а трудолюбие офицера-«барина» их удивляло. Однажды старик-казак, видя, что Николай Михайлович долго не спит и сушит растения, вздохнул и с участием сказал:
— Ох, служба, служба царская, много она делает заботы и господам!
Чуть свет Пржевальский и Ягунов вставали и, наскоро напившись чаю, пускались в путь. Если утро выдавалось тихое, Уссури была гладка, как зеркало. Но зоркий глаз Николая Михайловича замечал, как здесь или там всплескивала рыба, взволновав на мгновенье поверхность воды.
Жадно наблюдал путешественник дикую жизнь, которая его окружала, и ничто не укрывалось от его взгляда. Он видел, как беспокойные морские ласточки — «крачки» — снуют по реке, часто бросаясь на воду, чтобы схватить серебристую рыбу. Как серые цапли важно расхаживают по берегу. Как мелкие кулички проворно бегают по песчаным откосам. Он слышал, как сороки, не умолкая, кричат на островах, где уже поспела их любимая ягода — черемуха. А вот высоко в воздухе носится большой стриж, который то поднимается — к облакам, так что Николай Михайлович совсем теряет его из виду, то, мелькнув молнией, падает на воду, чтобы схватить мотылька.
Лодка вплывает в узкую протоку, берега которой обросли, как стеною, густыми зелеными ивами. На длинном суку, протянувшемся над водой, сидит, как истукан, голубой зимородок, подстерегая мелких рыбешек, но, встревоженный появлением людей, поспешно улетает прочь…
Выше поднималось солнце, наступала жара, и голоса птиц смолкали. Над высокими травами уссурийских лугов появлялось множество комаров, мошек и оводов. Они облепляли путников со всех сторон. Нельзя было даже ненадолго присесть на уссурийском лугу, не разведя дымного костра.
Дневной жар сменялся прохладным вечером. Наступало время сделать привал, чтобы просушить собранные растения, приготовить чучела птиц и набросать заметки обо всем виденном в течение дня. Если до станицы было еще далеко, то, выбрав где-нибудь сухой песчаный берег, Пржевальский приказывал казакам устраиваться на ночлег.
Живо разбивали бивуак, разводили костер. Пржевальский и Ягунов принимались за свои работы, а в это время казаки варили чай и готовили незатейливый ужин.
Заходило солнце, быстро ложились сумерки. В наступающей темноте мелькали, как звездочки, светящиеся насекомые. Скоро уже ничего нельзя бьпо разглядеть кругом, можно было только слушать, и Николай Михайлович жадно прислушивался к каждому звуку ночной жизни. Где-нибудь неподалеку равномерно постукивал японский козодой. С болота доносился дребезжащий, похожий на барабанную трель, голос водяной курочки и раздавался звонкий свист камышевки.
Мало-помалу смолкали все голоса и наступала полная тишина, — разве изредка всплеснет рыба или крикнет ночная птица.
Окончив, иногда уже поздно ночью, свои работы, путешественники ложились у костра и скоро засыпали крепким сном. А уже на рассвете холод заставлял их просыпаться и спешить в дальнейший путь.
Вперед! Великий неведомый мир лежит перед путешественником. Этот мир ждет его зоркого глаза, его проницательного ума. Сколько нужно сделать наблюдений! Сколько нужно собрать и высушить трав, настрелять птиц, изготовить чучел! Сколько нужно исходить, изъездить, переплыть! Вперед!
В утренних сумерках, по пустынному берегу Уссури, через лесные дебри идет путешественник.
СТАРОЖИЛЫ И НОВОСЕЛЫ ВОСТОЧНОЙ ОКРАИНЫ
Исследуя берега Уссури, Пржевальский познакомился с бытом и нравами старожилов этого края — гольдов. Все интересовало Николая Михайловича — и жилища их, и охота, и рыбная ловля.
Пржевальский входил в дымные глиняные фанзы гольдов. Он внимательно разглядывал их быстро скользившие по реке оморочки — длинные, узкие и удивительно легкие берестяные лодки, послушные малейшему движению весла. Вот гольд в оморочке, с острогой в руках, выехал на рыбную ловлю. Заметив большую рыбу, гольд сразмаху ударяет ее своей острогой. Железный трезубец глубоко вонзается в мясо. Метнувшись, рыба срывает наконечник с копья. Но трезубец прикреплен к древку длинной бичевкой, и добыче не уйти.
Пржевальский познакомился и с другим промыслом гольдов — с охотою на диких коз. В том месте, где козье стадо обычно переправляется через реку, гольды устраивали засаду и ждали, пока начнется переправа. Охотились целыми семьями, с женами и детьми.
С копьем в руках несся гольд к плывущей козе и поражал ее одним ударом. Жены и дети гольдов спешили подплыть к ней и тащили к берегу свою добычу. Выйдя на берег, охотники снимали с убитых коз шкуры, резали и сушили на солнце мясо…
Через три месяца после отъезда из Иркутска молодой путешественник изменился до неузнаваемости. «Если бы могли меня теперь видеть, — писал Николай Михайлович другу, — то наверно бы не узнали, потому что вот уже почти два месяца, как я все живу в лесах; борода выросла на вершок, а одеяние сделалось таким, что, пожалуй, не надел бы и нищий».
Поднявшись по Уссури и по ее притоку Сунгаче, лодка Пржевальского выплыла на широкую водную гладь озера Ханка, и вскоре на противоположном, западном, его берегу путешественник увидел избы, поля и огороды крестьян-переселенцев из европейских губерний.
От нищей тесноты крестьянских наделов эти люди ушли из родных мест на восток, где земля была в
