покрытых белым золотом орла и повисли над ковчегом с распростертыми крыльями.
Приблизиться к ковчегу первыми удостоились старый реб Янкев и реб Исроэл из Богемии, затем раввин и только после них — Мендл с новым свитком злочевской общины. Когда подошла его очередь, он задержался перед святыней, и сердце его наполнилось тихой молитвой: «Отец наш небесный, пошли покой детям Твоим». И слеза, первая слеза упала с его щеки на чехол свитка.
Но снова заиграла скрипка, и хор юных голосов запел: «Властелин мира царствовал…» Народ подхватил слова, и вместе с пением радость разлилась по синагоге. Исчезли печаль и страх. Отцы, матери, дети — все вместе. Голоса юных певцов звенели, как звенят на зеленом лугу колокольчики на шеях коз.
Теперь звуки скрипки широким потоком вливались в напев. Заиграли свадебную мелодию. Портной- меламед, а теперь и шамес[16] новой синагоги, в широких крестьянских штанах из шерсти, которые он пошил ради такого случая, вышел вперед, подскочил к свадебному балдахину и закричал: «Дай дорогу, народ, посмотри, кто идет! Это же пан Ицик на свадьбу пришел!»
Мальчики подняли балдахин и установили его над бимой. Заиграла флейта, будто расчищая путь почетному гостю. И тут же засияли, заискрились на женщинах золото, камни, жемчуг, закачались перья на чепцах. Переливался красный шелк, расшитый золотой нитью. В жемчужной ночи краснели бусы, и золотистые агаты горели желтыми цветами на белом атласе. Шуршали белые, как морская пена, оторочки на платьях.
В этом блеске величественно, не спеша двигались женщины, вели невесту. Совсем еще ребенка, десяти лет не исполнилось. Острые ножницы безжалостно срезали ее черные, вьющиеся локоны, и не понимала девочка, почему ей надо выходить замуж. Откуда ей было знать, что это приблизит избавление? Она упиралась, не давала срезать свои черные кудри, пока Лея, управляющая миквой,[17] не заплатила ей сладкими коржиками: по коржику за каждую отрезанную прядь. Даже сейчас, когда она идет к балдахину, утешают ее эти сахарные коржики, плата за проданные волосы. На ней золотистое свадебное платье. Община решила одевать в это платье всех невест, чтобы не позорить бедных девушек, у которых нет денег на свадебный наряд. Сегодня платье было надето впервые, а потом в нем праздновали все свадьбы в Злочеве. Девушки несли плетеные свечи, освещая путь первой злочевской невесте.
И вот невеста уже стоит под балдахином и теребит бахрому на платье. А жениха все нет. Уже пропел свою песенку свадебный шут, уже музыканты сыграли приветственный марш, а жених не идет. Напрасно шамес и старосты со свечами обыскали всю синагогу, все уголки осмотрели — нет жениха! Наконец нашли: под креслом пророка Ильи спрятался. Выдал его длинный зеленый кафтан. Пришлось учителю выгонять его из-под кресла палкой: «А ну, жених, ступай под балдахин!»
Что было сил упирался мальчик новыми сапожками, не хотел вылезать из-под кресла, пока отец не вытащил его за пейсы.
А друзья смеялись над ним, и показывали язык, и уже распевали сочиненную кем-то песенку:
Как ни упирался жених, отец все-таки притащил его за ухо. А чтобы он не сбежал из-под балдахина, пришлось отцу и учителю стоять у него по сторонам и держать за полы кафтана. Тогда обратил жених свой гнев на невесту, начал толкать ее в бок, пока невеста не угостила его полученными за свои волосы коржиками. Только тогда он согласился жениться…
А пение из новой синагоги летело вдаль, через широкие украинские степи, разнося добрую весть по лесам и полям. И каждое дерево шумело, каждая былинка шелестела в теплой весенней ночи: «Синагогу построили, свадьбу сыграли. Мир и благословение!»
Глава 5
Семья
Нельзя сказать, что молодая семья, Шлойме и Двойра, слишком хорошо жила после свадьбы. И, к стыду Шлоймеле, это была больше его вина. Ему уже почти исполнилось тринадцать, дело шло к бар- мицве,[18] он ходил в хедер, изучал Гемору[19] и чувствовал себя в море Талмуда как рыба в воде. Он уже знал все законы семейной жизни, записанные в брачном договоре, все обязанности жены перед мужем и мужа перед женой. Знал даже, как дать жене развод. И все же Шлоймеле, хоть и заглянул во все закоулки обоих миров, хоть и умел выстроить Вавилонскую башню комментариев, нередко получал в хедере хорошую порку. Учитель мало считался с тем, что Шлоймеле играет важную роль мужа, главы семьи. И муж зачастую вымещал свою обиду на чепчике жены. Сидит молодая жена на пороге корчмы, играет, делает куличики, а муж подходит, срывает с нее чепчик и насыпает в него целую горсть песку:
— Вот тебе, будешь знать, как надо мной смеяться!
— Тебя за это в аду огненными прутьями высекут! — кричит жена.
— Это на тебе грех, ты стоишь с непокрытой головой.
Обиженная женушка отвечает:
Шлойме не хочет этого слышать, поворачивается к ней спиной. А жена закрывает ладошками глаза, чтобы не видеть мужа.
Все это происходит летним вечером в пятницу. Корчма полна народу, Мендл разрывается между мануфактурной лавкой и бочонками с водкой, Юхевед занята приготовлениями к субботе, а дети кричат у дверей. На крики выходит Маруся и, увидав, что Шлойме натворил с чепчиком, начинает его стыдить:
— Ах ты паршивец! Разве можно так с женой? Жену любить надо, а не сыпать ей песок на голову.
— Ха-ха, — отвечает молодой глава семьи и показывает ей язык, — ты, валаамова ослица, — не попадет твоя душа в рай, перейдет в собаку или в кошку. Ты не от праотца Яакова, ты от злодея Эсава.[20]
— Это ты от злодея Эсава, ты сам Эсав! — сердится христианка. — Что наделал, заставил жену стоять с непокрытыми волосами. Разве так можно? Поджарят тебя за это в аду, — заступается Маруся за Двойру.
Тут Шлоймеле вспоминает, что еще не получил свой положенный по пятницам кусок пирога. Он требует:
— Хватит уже! Дай лучше пирога.
