губы тронула легкая улыбка.
– Ты не забыл, чему я тебя учил, – произнес он.
Абдул и Ибрим что-то быстро сказали Бен Омару по-арабски, и он повернулся ко мне, чтобы перевести:
– Мой брат и Ибрим говорят, что ты единственный немец, который в их обществе соблюдал обычаи арабов – это было прошлой ночью.
Я повернулся к Бен Омару и спросил его по-итальянски:
– А ты встречал немцев до меня?
Услыхав мой вопрос, все трое арабов дружно расхохотались, а я, слегка удивленный такой реакцией, недоуменно переводил взгляд с одного из них на другого.
Бен Омар положил свою руку на мою.
– Мы встречали очень много немцев! – сказал он. – А теперь давай есть, поговорим потом, – добавил он, издав легкий смешок.
Большая глиняная миска была до краев наполнена горячим варевом. По запаху я догадался, что это козлятина, плававшая в густом жирном соусе, издававшем изумительный запах. Рядом высилась небольшая горка ломтей хлеба, испеченного из кукурузной муки, и стояла еще одна миска, поменьше, полная рассыпчатого вареного риса.
Я знал, что, как гость, должен начать еду первым, но, не имея ни тарелки, ни ложки, не знал, что надо делать. В смущении я повернулся к Абдулу:
– Прошу тебя, Абдул, начни первым! Покажи, что надо делать, поскольку Бен Омар не учил меня есть по-арабски.
Трое арабов снова рассмеялись, а Абдул сказал:
– Смотри, чужеземец, быть может, тебе придется долго жить среди нашего народа и тебе понравится есть по-нашему. – Его глаза радостно сверкнули, он залез руками в миску и вытащил оттуда кусок мяса. Другой рукой он разломил ломоть хлеба и положил на него мясо, чтобы соус не капал на пол, после чего вонзил в него зубы.
Ибрим и Бен Омар, с лиц которых не сходило веселое выражение, последовали его примеру. Вскоре и я принялся есть, хотя мясо обжигало пальцы, а горячий соус тек по рукам. Я с наслаждением поглощал козлятину, следя при этом, чтобы соус не капал на ковер из шкур, покрывавший пол.
Ибрим первым зачерпнул рис. Он погрузил в него пальцы, вытащил комок риса, накрыл его другой рукой и вылепил шарик. Держа его пальцами, он погрузил этот шарик в мясной соус и аккуратно отправил в рот.
Все дружно чавкали, но меня это совсем не смущало – через некоторое время я и сам стал чавкать, поскольку это означало, что все получают от еды удовольствие.
Вскоре и я научился делать из риса шарики. Когда обед подошел к концу, в комнату вошла Селина и, поставив рядом со мной миску с водой, исчезла. Бен Омар лукаво улыбнулся и, бросив в рот, полный ослепительно белых зубов, рисовый шарик, показал на миску.
– Вымой руки, amico, – сказал он. – У нас здесь будет побольше воды, чем в Эль-Газале.
Пока я отмывал от жира руки, в комнату вошла Селина – как обычно, молча. Через несколько секунд миски с едой исчезли. Появившись снова, Селина внесла серебряный кофейник, окруженный крошечными чашечками, и воздух наполнился восхитительным острым ароматом кофе, отчего все опасности, ждавшие меня в пустыне, показались мне далекими и несущественными.
Ибрим достал турецкий кальян, и началась неспешная церемония курения. Ибрим порезал табачные листья и положил их в миску, которая стояла поверх стеклянного сосуда с водой. Бронзовыми щипцами он вытащил из стоявшей рядом с ним жаровни уголек и положил его поверх табака. Потом он взял тонкую резиновую трубку, соединенную одним концом со стеклянным сосудом и имевшую на другом конце мундштук из слоновой кости, и втянул в себя воздух. В трубке раздалось бульканье, а из ноздрей Ибрима вырвались тонкие струйки дыма. Как только табак загорелся, он убрал уголек и протянул трубку с мундштуком мне.
Я покачал головой и сказал:
– No fumare (Я не курю), – чему Ибрим очень удивился.
– Не куришь? – переспросил он и взглянул на Бен Омара и Абдула, которые расхохотались.
Я понял, что арабы любят трубку больше всего на свете, даже больше, чем оружие. Мундштук стал переходить из рук в руки, и наступило время для серьезного разговора.
Абдул слегка наклонился вперед, напряженно вглядываясь в меня:
– Ты помог Бен Омару, друг, и ты дезертировал из своей армии. Более того, ты чуть не снес с лица земли отель в Барке, убив одного немецкого полицейского и ранив другого взрывом гранаты.
Я сел прямо, пораженный тем, что он все знает.
– Ты хочешь сказать, что взрывом гранаты убило полицейского?
Он кивнул.
– Пока ты спал, Ибрим съездил в Барку и все там разузнал.
Я взглянул на Ибрима, который, попыхивая трубкой, кивнул в знак согласия.
– Теперь понятно, – продолжал Абдул, – почему вчера вечером карабинеры рискнули ворваться в арабский квартал! Один немецкий полицейский убит, другой ранен – это пришлось итальянцам не по нутру. Они очень боятся рассердить германское командование, которое может обвинить итальянцев в том, что они неспособны контролировать ситуацию в городе, расположенном далеко от линии фронта. Если бы убитый был итальянцем, они бы не обратили на это особого внимания, но за гибель немца им крепко достанется!
Абдул взял мундштук и некоторое время посасывал его, а затем, выпустив из ноздрей толстые струи дыма, продолжил:
– Поэтому итальянский гарнизон был поднят по тревоге. Итальянцы понаставили повсюду часовых. Дороги, ведущие в город и из него, перекрыты на расстоянии трех километров от городской черты. Все машины подвергаются обыску. Ни один человек в немецкой форме не может набрать воды из общественной цистерны, не предъявив для проверки своих документов.
– Хорошо, что я оказался здесь, а не в Барке, – произнес я.
Бен Омар протянул мне еще одну чашечку кофе. Наверное, на моем лице отразилось беспокойство, потому что он сказал:
– Не волнуйся, друг, здесь тебя никто не найдет!
Я взглянул на него и спросил:
– Почему же тогда вы решили пойти на риск и спрятать меня?
Но Абдул перебил меня:
– Мы еще поговорим об этом. Тебе угрожает смерть, поэтому мы можем говорить прямо, ибо мы находимся точно в таком же положении, что и ты. Если карабинеры нас схватят, мы будем расстреляны!
Когда он произнес это, я понял, куда попал. Я вспомнил ящики с продовольствием и бочки с горючим в большом зале, итальянские армейские мотоциклы и коробки, в которых лежали снаряды. Я очутился в руках арабских бандитов, воровавших оружие и сбывавших его на черном рынке. Я взглянул на Бен Омара и вспомнил, что итальянский сержант, приковавший его к колесу своей машины, говорил мне, что этот араб схвачен за кражу оружия.
И я понял, что теперь мне нечего бояться. Моих хозяев, так же как и меня, ждал расстрел. По выражению моего лица Абдул понял, что я догадался, куда и к кому я попал.
– Мы ненавидим итальянцев, – сказал он, – и стараемся убивать их при первой же возможности. Мы забираем у них оружие и держим их в постоянном напряжении, а когда придет время и мы будем хорошо вооружены, мы нанесем свой удар.
Его голос стал жестким, и в нем ясно прозвучали нотки гнева.
– А как вы относитесь к немцам? – спросил я. Мне было очень интересно узнать, что они думают о моих соотечественниках.
Абдул ответил не сразу, но потом неожиданно поднял голову, и изучающий взгляд его глаз встретился с моим.
