вдохновленная. Я бы даже сказал счастливая.
Она буквально накинулась на меня, захлестнув переполнявшим ее восторгом:
– Миша, если бы ты видел, как здесь хоронят! Как хоронят!
Как бы замечательно нас ни хоронили, а умирать все равно не хочется. Даже агентам по недвижимости.
Недавно мой день начался с похорон. Я случайно выглянул в окно и увидел, как из соседнего подъезда вынесли гроб с трупом и установили на постамент из двух кухонных табуреток. Его тут же обступили старушки в платках. Те, что помоложе, держались в стороне. Я подумал, что похороны, в отличие, например, от дней рождений, мероприятие более демократичное и политкорректное. На похороны могут прийти все желающие: близкие и бесконечно далекие родственники, бывшие жены, соседи, сослуживцы и еще бог знает кто. Покойника трудно смутить, заставить суетиться. Он лежит себе с подвязанным бинтиком подбородком и ничего не делает, как будто это его не касается. Заслужил человек такой отрешенной позы всеми своими прожитыми годами суеты и пустых хлопот.
Из моего окна, прежде всего, вычленялась резкая горизонтальность покойника, его категорическая перпендикулярность всему живому во дворе. И в этот момент в небе послышался гул моторов, и авиалайнер ТУ-154, тяжело набирая высоту, вынырнул из-за крыши и скользнул тенью: от гроба и дальше – вдоль двора. И могло показаться на секунду так, будто это душа умершего соседа отлетела на могучих крыльях Аэрофлота куда-то в лучшие миры. Куда для каждого из нас билеты забронированы на разные даты и всегда только в один конец. И рейс не отменят из-за плохой погоды или из-за забастовки диспетчеров, или из-за отсутствия керосина, или по каким-нибудь иным техническим причинам. А вместо взлетной полосы с веселыми огоньками – две старые, потрескавшиеся табуретки.
В детстве я часто с интересом наблюдал подобные картины.
Случалось, что какой-нибудь старик или старуха из нашего двора умирали. И тогда гроб с телом выносили вот так же из подъезда и выставляли на всеобщее обозрение. Играл духовой оркестр. Мама всегда говорила: «Закройте окно. Не могу слушать эти звуки!»
А мне особенно нравилось, как толстый дядька с огромным барабаном на животе бил по натянутой коже здоровенной колотушкой. Покойник утопал в цветах, из которых, как правило, торчал какой-нибудь желтый крючковатый нос. И я пытался опознать по этому носу соседа или соседку. Мне представлялось непростым делом обнаружить в трупе сходство с некогда живым человеком. Потом приезжал катафалк и увозил гроб с мертвецом на кладбище. Музыканты чехлили инструменты и уходили. Соседи разбредались по квартирам. И только цветы, разбросанные у подъезда, еще какое-то время напоминали о чьей-то смерти.
По жизнеутверждающей мысли моего сына, «похороны – это когда людей сажают в землю, и они там выздоравливают».
Вечером я пошел в ресторан на свадьбу к мало знакомым мне молодоженам. И меня заставили сказать тост.
Я сообщил, что был сегодня уже на похоронах и вот теперь на свадьбе. Такой насыщенный выдался день. И что второе событие мне нравится больше. Я пожелал им, чтобы дорога, по которой они с сегодняшнего дня пойдут, рука об руку, была им пухом.
И еще, чтобы они были трижды счастливы.
Все запрокинули головы и влили в себя граммов по тридцать водки, не чокаясь.
Невеста была, как смерть – вся в белом.
Громко звучала плохая музыка.
Рядом со мной за свадебным столом сидела женщина лет тридцати пяти.
– Почему вы все время молчите? – обратилась она ко мне. – Совсем меня не развлекаете!
– Я вообще мурло, – ответил я.
– Кто? – не расслышала она.
– Мурло! Нудло! – прокричал я ей в барабанную перепонку.
– Мудло?
– Не мудло, а нудло!
– А-а… Нудло лучше.
Когда я предложил положить ей черной икры, она вдруг оживилась и сказала, указывая вилкой в свою тарелку:
– Какая мрачная ирония – черная икра и осетрина воссоединились…
– Как вас зовут? – тут же поинтересовался я.
– Маша.
– Маша, давайте оставим молодоженов?
Она сказала, что хочет дождаться демонстрации окровавленных простыней.
– Невеста уже третий раз выходит замуж, – напомнил я.
– Судя по всему, вы со стороны жениха?
– Я независимый эксперт.
– Это правильно. Независимость – это хорошо. Выпьем за это!
И мы выпили за независимость. Потом за толерантность. Потом за взаимопонимание. Потом за любовь. Потом мы ушли ко мне.
Я слышал, как дворники скребли лопатами за окном – выпал первый снег. Пришла сороковая зима моей жизни. По телевизору сообщили, что лет через шесть солнце может взорваться, нагревшись до критической температуры. Неужели я стану свидетелем конца света? Неужели солнце действительно лопнет, как электрическая лампочка, и мир погрузится в вечную тьму и бесконечную зиму?
Я засыпал, съежившись под тонким покрывалом. И вдруг почувствовал, как кто-то укрыл меня пледом. Еле заметно, беззвучно. Мне сразу стало тепло и уютно.
Многие годы никто не укрывал меня.
Пройдя сквозь одиночество, обиды и разочарования, я привык во всем полагаться только на себя. Я уже давно не жду какого-то особого внимания к собственной персоне, не говоря уже о заботе. Возможно, я лишь чуть-чуть надеюсь на то и другое.
Когда я жил с родителями, мама укрывала меня пледом. Не помню, укрывала ли меня жена. Мне кажется, многие даже не задумываются над тем, как это важно, – знать, что если ты вдруг замерзнешь в неудобной какой-нибудь позе, заснув перед телевизором, то тебя не оставят околевать, как бродячего пса на едва теплой крышке канализационного люка. Что чьи-то заботливые руки накроют пледом эти скованные сном сто семьдесят беззащитных сантиметров, эти шестьдесят пять килограммов пока еще живого веса.
Мне сорок лет. С точки зрения калькулятора это 14 400 дней.
А часов? А минут? Так жизнь превращается в пыль.
Я всегда не любил математику и калькуляторы.
За все это время мне так и не удалось отрастить нормальную бороду, найти нормальную работу, создать нормальную семью, завести нормальную женщину. У меня нет ничего. Даже положения в обществе. Даже делового костюма. Даже распорядка дня. Я живу, как попало.
Как люди находят себе женщин, которые хотя бы не выводят их из себя? Я искал в разных городах и странах. С одинаковым результатом. Всегда меня что-нибудь раздражало.
Меня раздражали:
