Нагнувшись, киммериец подобрал послание. Спрятал к себе.
Все?
И лишь теперь — только теперь! — наемница обратила внимание на кинжал, которым был убит несчастный Теренций.
Еще не веря собственным глазам, извлекла оружие из раны, вертя его в руках, чтобы свет упал на рукоять…
— Ну, что там еще?! — Северянин навис над ней. Она отмахнулась.
— Отойди, мешаешь!
Наконец, увидев все, что хотела, она направилась к двери, по пути нетерпеливо окликая своего спутника:
— Что ты там застрял? Ждешь пока городская стража появится? Давай, шевелись!
Конан поперхнулся ругательством.
Лишь оказавшись на конюшне, где, как и обещал хозяин, их уже ждали оседланные лошади, Палома сжалилась над сгорающим от любопытства северянином. Опасаясь, помимо прочего, и за собственную жизнь: ей показалось, что если она станет и дальше играть в молчанку, он тумаками выбьет из нее признание.
— Этот кинжал… — замолчав, она огляделась по сторонам — не подслушивает ли кто.
— Да скажешь ты наконец, в чем дело?!
— Там птица на рукояти. Не просто для украшения. Я видела такие в Торе. Это символ Ордена Черного Кречета!
На привале, который путники сделали лишь ближе к вечеру — убедившись, что достаточно удалились от негостеприимного Церваля, — Палома была сумрачна и печальна. Приняв из рук киммерийца кружку с вином, половину пролила в костер, что-то тихо шепча при этом.
— Щенка этого что ли поминаешь? — Варвар посмотрел на нее с легким презрением, какое ему всегда внушала женская чувствительность. — И дался же он тебе?! Видит Митра — я только взглянул на него и сразу понял: не жилец… Если уж хочешь так высоко нос задирать, должен уметь и меч в руках держать, чтобы отбиться от тех, кто захочет этот нос подрезать! А у нашего петушка, кроме гонора, ничего за душой не было…
— Не скажи. Ты самого главного-то и не разглядел.
Это задело северянина не на шутку.
— О чем ты, скажи на милость?
— Да о том, что парень-то он был неплохой. Книжник, ты верно подметил, и в обычной жизни, наверняка, тихий и скромный — мухи не обидит.
— Чего же он тогда перед нами выставлялся?
— Не перед нами. То есть — не лично в нас дело. Просто у него была некая миссия. Кто-то поручил ему дело необычайной важности. Пареньку показалось — он взлетел в какие-то заоблачные сферы, вот и раздулся от гордости. Я заметила, как он то и дело косился на свой сундук. Посмотрит украдкой — и тут же плечи расправит, зубы стиснет, ну просто сам Эрмеиальд Отважный перед гирканской ордой… Так что и уважения он требовал не к себе лично — а к своему поручению. К тому, что он вез с собой. К тем людям, кто ему это доверил…
— И что же это было? Ты смотрела сверток?
— Разумеется. — Кожаную оболочку Палома срезала, едва они выехали за городские ворота. Тогда же прочитала и письмо, найденное в плаще Теренция. Вот только что это ей дало? — На, полюбуйся.
На пергамент Конан едва взглянул; хотя наемнице было известно, что ее спутник учен грамоте, однако читать он явно не слишком любил. Ладно, Паломе не составляло труда пересказать ему послание.
— Там, как видишь, нет имени адресата. И, вообще, никаких подробностей. Просто какой-то Марцелий рекомендует отрока Теренция вниманию некоего сиятельного месьора… Упомянут также скромный дар, что отрок везет с собой, но все туманно, намеками… потому он, должно быть, и хранил письмо на виду, оно явно ни для кого не представляет интереса.
— Плевать. Ты главное давай. Сверток, что я у него из сундучка выудил.
Что ж, пусть позабавится. Может, грубая мужская сила преуспеет там, где спасовал женский ум?
Плоская коробочка размером чуть поболе ладони и толщиной в два пальца была закрыта наглухо. Хуже того, не было ни щелки, ни намека на петли или замок — хоть что-то, что помогло бы ее открыть.
Поверхность, идеально гладкая, тоже не несла никаких зацепок. Ни рисунка, ни вырезанного узора, ни надписей…
— Слушай! — Конан, повертев странный предмет и так, и эдак, наконец сдался. — Похоже, это обычная деревяшка. Не знаю, конечно, на кой она парню понадобилась, но, согласись…
