Как Честертон, так и Марк Сайке придерживались западного представления о том, что слово «еврей» неотделимо от слова «ростовщик». Подобно выступавшему перед манчестерской публикой Сайксу, Честертон сообщил своим читателям, что враждебность арабских крестьян к притоку еврейских иммигрантов объясняется страхом перед ростовщичеством и еврейской эксплуатацией:
«То, в чем нуждаются арабы, — сказал доктор Вейцман, — это наши знания, наш опыт и наши деньги». Честертону это утверждение казалось бредом сумасшедшего или детской верой идеалиста, утратившего связь с реальностью. «Без всякого труда и в самых простых словах, — ответил он, — я могу объяснить, что именно страшит арабов в евреях. Они боятся именно их знаний, их опыта и их денег… Когда добродетели такого рода обретают свободу, люди запирают двери на засов или прячутся в подвалы». Двадцать лет спустя эти слова с благодарностью вспомнил журналист Дж.Джеффрис, чьи публикации по вопросам ближневосточной политики оказывали значительное влияние на английское общественное мнение: «Я полагаю, что это — наиболее верные, поучительные, убедительные и колкие слова, когда-либо произнесенные по палестинскому вопросу. В следующий раз, когда этот вопрос будет поставлен на обсуждение в палате общин, их следует внести туда, как эмблему на знамени или как плакат, набранный полуметровыми буквами» (92, 707).
Однако доктор Вейцман был совершенно прав. Еврейские знания, опыт и деньги, действительно, были тем, в чем нуждались арабы. Арабские государства располагали огромными природными ресурсами, сравнимыми с теми запасами угля, благодаря которым Британия создала в 19 веке свою индустриальную и торговую мощь. Надежды сэра Марка Сайкса на то, что благодаря этим ресурсам на Ближнем Востоке будет создана новая цивилизация, не оправдались. Как и опасался доктор Вейцман, арабы стали добычей хищников.
Евреи принесли в Палестину не фондовые биржи и банки, а промышленность, упорство и творческий пыл, восторжествовавший не только над песками, но и над бюрократическими преградами. Сейчас в Палестину приезжают люди из дальних стран: из Индии и Западной Африки, долгое время находившихся под британским управлением. Они приезжают, чтобы непосредственно познакомиться с достижениями сионизма. Эти люди не запираются на засовы и не прячутся по подвалам, когда на свободе разгуливают такие добродетели, как умение выращивать персики в Негеве *15.
Несмотря на свои антисемитские предрассудки, Честертон после посещения Палестины на время превратился в убежденного сиониста. Характерно, что, предвидя будущие успехи евреев, он выступал как пророк, не верящий в собственные пророчества. Он сказал, что теория сионизма «на первый взгляд, совершенно резонна. Согласно этой теории, все отклонения, характерные для евреев, — следствие ненормальности их положения. Они являются торговцами, а не производителями, потому что у них нет земли, на которой они могли бы что-либо производить». Более чем за сто лет до Честертона этот очевидный факт был признан Уильямом Хэзлитом, который в «Эссе об эмансипации евреев» указывал, что «они не могут посвятить себя занятию сельским хозяйством, пока у них нет права владеть даже пядью земли». Честертон видел условия, при которых возрождение Израиля может стать реальностью, не менее ясно, чем сионистские лидеры (некоторые из которых, несомненно, помогли ему в этом). Однако сам он не верил в такую возможность. Его привлекала поэтическая сторона сионистского идеала, и он был почти единственным из посетивших Палестину англичан, кто обладал мужеством открыто выразить свое восхищение.
В 1920 году было сделано еще очень мало. Тель-Авив был деревушкой с населением в 2084 человека. На земле, которая была заброшена и запущена в течение столетий, несколько поселений боролись за жизнь. Лишь немногие из них были способны обходиться без посторонней помощи. Администрация, посторонние наблюдатели, паломники, христианские общины, армия — словом, все британская Палестина относилась к сионистскому начинанию с равнодушием или презрением. Однако Честертон сумел увидеть осуществлявшийся у него на глазах план во всем его поэтическом величии. Он писал:
«Еврейское государство будет иметь успех только тогда, когда евреи в нем будут дворниками, трубочистами, портовыми рабочими, землекопами, грузчиками и каменщиками… Наша главная претензия к евреям состоит в том, что они не возделывают землю мотыгой; очень трудно будет отказать еврею, если он однажды скажет: „Дайте мне землю, и я буду возделывать ее; дайте мне мотыгу, и я начну работать ею…“…Если еврей однажды скажет: `Дайте мне землю, и я буду любить ее`, позиция того, кто останется глух к этой просьбе, не будет иметь оправдания… Если еврей просит мотыгу, он должен работать ею, а не использовать ее, как тот, кто нанимает полсотни человек, чтобы они работали за него. Если он просит землю, он должен возделывать ее, иными словами, сродниться с землей, а не просто присваивать себе эту землю… Нет ни малейшего сомнения в патриотизме и даже в поэтическом воодушевлении, с которым многие из них надеются, что их древняя пустыня расцветет благодаря их усилиям, подобно розе. Несмотря на то, что их пророчествам не суждено осуществиться, они, несомненно, займут место в ряду великих пророков Израиля» (43, 293-296).
Эта картина будущего, в котором евреи будут пахать и сеять, а не сидеть в банках, вынашивая замыслы уничтожения христианства, не соответствовала вкусам британской публики. Английская газета, в которой печатались статьи Честертона, не согласилась на публикацию этих строк. «Расхождение во взглядах между автором этой книги и редакцией газеты, — писал он в предисловии к своей книге очерков, — предотвратило публикацию полного текста главы о сионизме».
Когда Хилари Беллок написал в «Евреях», что «вероятнее всего» сионизм обречен на провал, большинство его читателей надеялось, что он окажется прав, ибо он уведомил их, что одной из главных задач сионизма является «экспроприация местных землевладельцев». Однако, подойдя к вопросу с совершенно иной точки зрения, нежели Марк Сайке или Честертон, он понял, что необходимо для победы сионизма, хотя и был абсолютно уверен, что этого не произойдет:
«Если сионистский эксперимент имеет право на существование, его осуществление должно зависеть исключительно от еврейской полиции и еврейской армии… Если мне возразят, что евреи не способны создать свою полицию и армию и что они неизбежно будут разбиты и подавлены враждебным воинственным большинством, окружающим их, то лучше им проводить свой эксперимент где-нибудь в другом месте. Но нет ни малейшего сомнения в том, что для евреев наиболее губительной из всех возможных форм правления является существующая ныне форма нового протектората. Я совершенно уверен в том, что ближайшее будущее подтвердит мою точку зрения» (20, 244).
Для тех, кто считал, что единственная сфера деятельности евреев — банковская и конторская служба, предположение, что они могут создать армию и полицию, казалось абсурдным. В равной степени абсурдной представлялась таким людям мысль, что евреи когда-нибудь смогут оказать сопротивление «враждебному воинственному большинству» палестинских арабов, которые в 1946 году характеризовались меморандумом Королевского комитета по иностранным делам как «принадлежащие к расе воинов».
В своем сопротивлении сионизму верхушка арабского общества и его интеллигенция, стоявшая во главе арабского национального движения, руководствовались вовсе не экономическими (что было бы абсурдным с их стороны), а дальновидными и серьезными политическими причинами. Они понимали, что сионизм «угрожал навязать им политическую жертву, которая состояла в утрате ключевых позиций в Палестинском государстве» (130, 66).
Джордж Антониус, лидер и публицист движения арабских националистов, понимал политические
