Рай, вино и гурии. Тут не о чем спорить, так ведь?
Наживка, хотя и с трудом, была проглочена.
Мне стало весело. Эти двое явно задирали друг друга. Сейчас залп выпущен по майору.
Хамид Каим прибавил:
— По просьбе Мурада — а он у нас писатель — я позволил себе присоединиться к вам. Надеюсь, вы не будете возражать?
Журналист смотрел на майора, который без всякого удовольствия пил вино.
— Ничуть. Как видите, я очень рад. Осмелюсь спросить: как вы познакомились?
— Ни для кого не тайна — и в особенности для вас, любезнейший, — что этот молодой человек напечатал в одном французском ежемесячнике интереснейшую новеллу. Я написал о ней заметку. По счастливой случайности оказалось, что Мурад — один из студентов Али Хана, моего давнишнего друга. Так что все вышло как нельзя проще. Впрочем, у нас в стране это не редкость.
Глаза майора помрачнели. Роли переменились, и он впервые почувствовал себя обвиняемым. Я упивался тем, как резко упало у него настроение.
Майор Смард отставил стакан и взглянул на собеседника. Он, казалось, размышлял. Менял планы. Он чувствовал, что Каим — его противник. И принял это во внимание. Обычно перед ним пресмыкались, и это давало ему власть, которой он пользовался легко, как чем-то само собой разумеющимся. Змея ведь тоже использует свою власть, только когда видит глаза врага. Но на этот раз враг сам смотрел не мигая.
— Мне говорили, что вы вышли на пенсию. — Каим вогнал острие поглубже.
Майор Смард утвердительно кивнул.
— У этих молодых людей большое будущее, — продолжал Каим. — Так что возникает что-то вроде несовместимости, вы не находите?
— Почему же? Объясните.
— Ваше будущее осталось в прошлом, — обронил Хамид Каим.
Майор сощурил глаза. Выкрикнул:
— А вы, вы… Подумали бы лучше о своем будущем!
— Времена сейчас нелегкие, и в этой стране быстро отправляют на тот свет, — сказал журналист. — Но я вас не боюсь, вы же знаете.
— Я вижу, мне здесь больше делать нечего, — бросил нам майор, вставая.
— Я вас за язык не тянул. Возвращайтесь к своим делам. И не забудьте вино.
Майор Смард вышел, хлопнув дверью. Рашид Хшиша и Рыба сидели с вытянувшимися физиономиями. Миллионы-то тю-тю.
— Не будет больше нас доставать, — сказал Мурад, затягиваясь травкой. Его черные вьющиеся волосы стояли торчком.
— Этот идиот действительно унес бутылки с вином, — заметил Хамид Каим. Сейф расхохотался.
— Его и ему подобных тоже надо поубивать, — сказал он.
— Вам не кажется, что мертвецов уже предостаточно? — спросил Каим.
— Нет, — отрезал Сейф.
Наш друг, с головой толстощекого юнца на теле атлета, ростом был никак не ниже метра девяноста. Его взгляд оставался непроницаемым.
— Эх, плакали наши денежки! — жалобно простонал Хшиша.
— Деньги — дело наживное, — сказал я.
— Сентенции здесь изрекать буду я! — заорал Хшиша.
Он встал и подошел к окну.
— Эй, вы все там, потише, — произнес Мурад, следя глазами за струйкой дыма. — «Роскошь, спокойствие и наслаждение».
— Мать твою… черт возьми! — выкрикнул Хшиша. — Ты, что ли, кормить меня будешь? Видеть вас всех больше не могу. К вам это не относится, — прибавил он, обращаясь к Хамиду Кайму. — Вы мне очень симпатичны.
— Ну, значит, теперь мы все довольны друг другом, — сказал Сейф.
— Да.
— Угу.
— Да.
— О'кей.
…Тени возвращались каждое утро, при пробуждении. Огромные, они ложились на стены комнаты и растягивались, как в китайском театре. Три лица склонялись над кроватью. Густое смрадное дыхание било мне в ноздри. Пытаясь защититься, я поднимал руки и отползал назад. Тщетно. Мне было двадцать лет, и впереди у меня была книга — так я думал. Они вламывались на рассвете, крушили все на своем пути, швыряли на пол простыни и одеяла. Хватали меня за волосы, тащили по полу, по страницам, белым, черным, как плитки пола, выложенные в шахматном порядке. Я вырывался. Один из них бил меня. Я стонал.
— Это ты написал.
— Да, я.
Они читали, перебрасывались шуточками. Потом плевали на пол, бросали под ноги испещренные знаками листки, топтали их. Крепостные стены рушились. Тысячелетние камни отваливались друг от друга и летели в море, вздымая смерчи, белые, ненастоящие. Цирта, выстроенная моими руками, явившаяся на свет из моей головы, стремительно удалялась и умирала под сыпавшимися на нее ударами. Мощеные улицы исчезали из моего мозга. Дети тонули. Их крики врывались в мои растерзанные внутренности. Все гибло, как знаки на песке под порывами ветра.
— Ты скажешь. Ты слышишь меня. Ты скажешь.
Бычья Голова обнажил саблю. Его дыхание обволакивало меня. Мне некуда было деться от змеиного шипения, вырывавшегося из его ноздрей. Я где-то обронил нить. Нить моих историй. Я не мог вернуться. Ночь обступила меня со всех сторон. Виден был только глаз палача, один-единственный сигнальный фонарь во
