IV
Мэр Орсиваля ошибался.
Дверь в гостиную быстро распахнулась, и на пороге появился какой-то худощавый человек, которого с одной стороны держал жандарм, а с другой — один из лакеев. Он с яростью отбивался от них, делая это с необычайной энергией. В прихожей и во дворе тем временем все еще раздавались крики сотни голосов. Толпа кричала:
— Вот он! Смерть убийце! Вот он! Это Геспен!
И несчастный в страшном испуге продолжал защищаться.
— Помогите! — кричал он хриплым голосом. — Спасите! Оставьте меня, я невиновен!
И он ухватился за дверь в гостиную, так что его нельзя было оторвать от нее.
— Оставьте его! — скомандовал мэр, которого испугало ожесточение толпы. — Оставьте его!
Но это было легче приказать, чем исполнить. Ужас придал Геспену страшную силу. Но вдруг доктору пришла в голову мысль отпереть одну створку этих дверей. Тогда, потеряв точку опоры, несчастный сорвался и кубарем покатился к самому столу, за которым писал судебный следователь. Затем он вскочил на ноги и стал искать глазами, куда бы удрать. Но, увидев, что все двери и окна были облеплены любопытными, он в бессилии опустился в кресло. Его лицо выражало ужас, все тело его сжималось в судорогах. Эта сцена была настолько тягостна, что мэр Орсиваля счел необходимым повлиять на толпу морально. Он обернулся к ней и, показав на Геспена, трагическим голосом произнес:
— Вот преступник!
Доктор, следователь и отец Планта переглянулись.
— Если он виновен, — пробормотал старик судья, — то какого черта ему было приходить сюда?
Потребовалось еще много времени, чтобы удалить толпу. Жандармский бригадир должен был прибегнуть к помощи своих людей, а затем расположился около Геспена, признав, что неудобно оставлять такого опасного преступника одного с невооруженными людьми.
Но несчастный Геспен в эту минуту был уже совершенно безопасен. Наступила реакция, его напряженная до крайних пределов энергия погасла тотчас же, как пламя от сгоревшей соломы.
А тем временем бригадир давал отчет обо всем, что произошло.
— Я обыскал его, — начал он свой рассказ, — и вот что нашел в его карманах: носовой платок, садовый нож, два маленьких ключа, клочок бумаги, покрытый какими-то буквами и значками, и карточку магазина «Кузница вулкана». Но это еще не все…
Бригадир с таинственным видом оглядел слушателей. Он приберегал самое эффектное к концу.
— Это еще не все, — продолжал он. — Когда его втащили во двор, он попытался было отделаться от своего кошелька. К счастью, я заметил это и, улучив момент, поднял его портмоне, которое упало в клумбу с цветами около ворот, — вот оно. В нем оказались: стофранковая купюра, три луидора и семь франков мелкими монетами. Вчера же у этого разбойника не было ни гроша.
— Откуда вы знаете? — спросил Куртуа.
— Лакей Франсуа сообщил мне, что Геспен просил у него взаймы двадцать пять франков на дорогу.
— Позовите сюда Франсуа! — скомандовал судебный следователь.
Лакей тотчас же явился.
— Точно ли вы знаете, — обратился к нему строго следователь, — были ли вчера у Геспена деньги?
— У него их было так мало, — не задумываясь, отвечал лакей, — что перед отъездом он просил у меня взаймы двадцать пять франков, сказав мне, что если я их ему не дам, то ему придется остаться дома, так как не на что даже купить билет на поезд.
— Но у него могли быть сбережения. Так, например, эта стофранковая банкнота, которую здесь негде было разменять.
С недоверчивой улыбкой Франсуа покачал головой.
— Геспен не таков, чтобы иметь сбережения, — сказал он. — Все тратил на карты и на баб. Не далее как на прошлой неделе трактирщик из «Коммерческой гостиницы» пришел к нему, устроил из-за неуплаты целую сцену да еще грозился, что пожалуется господам.
Но, увидев, какое впечатление произвели его показания, лакей спохватился и стал выгораживать Геспена.
— Я вовсе ничего не имею против Геспена, — сказал он. — До самой последней минуты я считал, да и считаю его славным малым, с которым весело. Он немножко горд, но ведь его воспитание…
— Можете идти, — обратился к нему следователь, не желавший выслушивать мнение Франсуа.
Лакей вышел.
Тем временем Геспен мало-помалу пришел в себя.
— Пить… — сказал он.
Ему принесли стакан воды, и он выпил его с выражением крайнего наслаждения, а затем поднялся.
— Способны ли вы сейчас давать показания? — обратился к нему следователь.
Геспен задрожал, но овладел собой.
— Вам известно, что произошло в эту ночь? — начал следователь. — Граф и графиня Треморель кем-то убиты. Отправившись вчера из замка вместе со всеми слугами, вы бросили их на Лионском вокзале около десяти часов и возвратились теперь обратно тоже один. Где вы провели ночь?
Геспен опустил голову и молчал.
— Это еще не все, — продолжал следователь. — Вчера у вас не было ни копейки, это подтверждено одним из слуг. Сегодня же в вашем портмоне найдена порядочная сумма денег. Где вы их взяли?
Несчастный зашевелил губами, точно хотел ответить, а потом вдруг раздумал и промолчал.
— Еще одна вещь, — продолжал следователь. — Что это за карточка из магазина металлических товаров, которую нашли у вас в кармане?
Геспен сделал жест отчаяния и проговорил:
— Я невиновен.
— Да я вас еще и не обвиняю, — возразил следователь. — Вам было известно, что в день вашей поездки граф получил большую сумму денег?
Горькая усмешка пробежала по губам Геспена.
— Мне известно только то, что все факты против меня, — отвечал он.
Последовало продолжительное молчание. Врач, мэр и отец Планта, крайне заинтересованные, не шевелились.
— Посмотрим, — нарушил наконец молчание судебный следователь. — Где вы провели эту ночь, где взяли эти деньги и что это за адрес?
— Э! — воскликнул Геспен с яростью затравленного зверя. — Ну, скажу я вам это!.. Разве вы мне поверите?
Следователь хотел было что-то сказать, но Геспен перебил его.
— Нет, вы мне не поверите, — продолжал он, и глаза его засверкали гневом. — Разве такие люди, как вы, поверят такому человеку, как я? У меня прошлое, судимость, скажете вы. Да разве же прошлое может служить обвинением для будущего! Ладно! Хорошо! Это правда, я скандалист, игрок, пьяница, лентяй, но что же из этого? Правда, меня судил мировой и приговорил за нарушение общественной тишины и спокойствия… Что же это может доказать? Я загубил свою жизнь, но ведь это касается только одного меня. Мое прошлое! Точно я тяжко его не искупил!
Геспен уже вполне овладел собой, его волнение придало ему красноречия, и он выражался с дикой энергией, точно хотел добить своими словами слушателей.
— Я не всегда был хамом, — продолжал он. — Мой отец имел средства, был почти богатым! Меня учили и, когда мне исполнилось шестнадцать лет, меня поместили к господам Леруа в Анжере. Не прошло и четырех лет, а на меня там уже смотрели как на выдающегося, талантливого молодого человека с хорошим будущим. К несчастью, в это время умер мой отец. Мать умерла еще раньше. Он оставил мне превосходное
