о предстоящем наступлении на англо-американцев в Арденнах. Скорцени, сказал фюрер, выпадет поистине историческая роль. Его задача состоит в том, чтобы подготовить диверсантов в американской форме, которые незадолго до начала наступления захватят мосты и будут сеять панику, отдавая ложные приказы.
«Надеюсь, с американским сленгом проблем у Вас не будет, мой мальчик. Помощники у Вас есть — и весьма знающие, как мне докладывали…» — прощаясь, фюрер пожал Скорцени руку, но в его словах оберштурмбаннфюрер снова уловил какую-то странную, непонятную грусть. Возможно, Гитлера переполняли думы о предстоящей операции, пли он был озабочен своим ухудшающимся здоровьем, или положение на фронтах становилось все более удручающим для него…
Выйдя из бункера фюрера, Скорцени сразу же попал в окружение офицеров ставки — они льстиво поздравляли его, восхищались и заискивающе пожимали руку. Все знали, что его влияние на Гитлера велико. Он был фаворитом.
Не изменяя себе, Скорцени держался с ними холодно и надменно — он хорошо знал цену этой недолговечной дружбы. Он уже собирался уезжать в Берлин и направился к выходу, но неожиданно в соседнем с канцелярией фюрера помещении лицом к лицу столкнулся с… Джилл. Она стояла, прислонившись спиной к стене, и, распахнув дверь, Скорцени едва не ударил ее.
— Джилл?! — Оберштурмбаннфюрер искренне удивился. — Что ты здесь делаешь?
— Извини, — проговорила она тихо, в ее глазах блеснули слезы, — я случайно зашла. С разрешения бригадефюрера меня вызвали помочь здесь в работе.
Девушка явно выглядела расстроенной, лицо ее побледнело и осунулось. Скорцени сразу почувствовал неладное.
— Что с тобой, девочка? Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросил он. — Как мама?
Джилл не ответила ему. Низко склонив голову, она смотрела в пол, но плечи ее вздрогнули от готовых прорваться рыданий.
— Мама в Берлине? — он осторожно приподнял ее лицо, напряженно ожидая ответа. — Почему ты молчишь?
— Нет, — девушка отрицательно покачала головой и отвернулась.
— А где она? На фронте? — он снова повернул ее к себе. — Когда она вернется?
Джилл всхлипнула.
— Она не вернется, Отто. Ее убили, — дрогнувшим голосом проговорила она. — Я осталась одна, совсем одна, — и, заплакав, прижала руки к лицу. Сердце Скор цени оборвалось.
— Когда это случилось? — глухо спросил он.
— Не знаю, — замотала головой Джилл, — я ничего не знаю, Отто. Никто мне ничего не говорит. Она уехала на фронт. И не вернулась. Это все, что я знаю.
— Куда, в какое место? — сам не зная зачем, продолжал допытываться он.
— В Кенигсберг, — тихо говорила Джилл. — Там началось наступление русских. Штаб разгромили…
Она поехала одна? — он никак не мог смириться с тем, что узнал.
— Нет, не одна. С Фелькерзамом, — Джилл подняла голову и взглянула на него, шмыгнув носом.
— Фелькерзам вернулся? — так вот почему фюрер сочувственно смотрел на него во время беседы, вот откуда его грусть и непонятные намеки — все уже знают. Он видел, что ее убили? Он привез… — ему страшно было даже подумать, не то что произнести это жуткое слово…
— Нет, Ральф не вернулся тоже, — покачала головой Джилл. — Они пропали оба.
— Что предпринимает Шелленберг?
— Не знаю. Разве он мне скажет! — воскликнула Джилл с отчаянием. — Они пропали без вести…
— Стоп, — Скорцени крепко взял ее за руку. — Пропали без вести — не значит погибли. Поехали сейчас со мной в Берлин. Надо все выяснить.
— Но я не могу… — растерянно возразила Джилл. — Меня не отпустят…
— Ладно, — решил он. — Оставайся здесь. Я позвоню тебе.
— Отто…
— Не отчаивайся, — он ласково обнял ее. — Я сделаю все, чтобы найти твою маму. Я поговорю с Шелленбергом — сегодня же ты вернешься на Беркаерштрассе. Нечего тебе тут делать в такой ситуации.
Приехав в Берлин, Скорцени не застал бригадефюрера на месте. Тогда на правах одного из его заместителей он сам позвонил главе канцелярии фюрера и договорился, чтобы Джилл Колер разрешили немедленно вернуться в Шестое управление. Подозвав к телефону Джилл, предупредил ее, что пошлет за ней Рауха — ему не хотелось, чтобы девушка долго оставалась одна среди чужих и равнодушных людей: она совсем пала духом. Раух привезет ее, а здесь, в Берлине, Ирма возьмет ее под опеку.
Потом он позвонил Науйоксу. Они встретились в кафе на улице Гогенцоллерн.
— Я восхищаюсь твоими подвигами, — приветствовал его по обычаю Алик.
— Ты-то что восхищаешься? — недоуменно спросил Скорцени, — ты то же самое делал, когда мы работали вместе. Вспомни Гляйвиц и Венло…
— Теперь я делаю доллары и фунты стерлингов, — продолжил в тон ему Науйокс, усаживаясь за столик. — И знаешь, — добавил он язвительно, — неплохо получается…
— Что с Маренн? — спросил Отто, глядя ему прямо в лицо. — Ты знаешь?
Алик пожал плечами.
— Никто не знает. Ирма, как может, успокаивает Джилл, но та уже не во что не верит.
— Я в курсе. Я встретил ее в Ставке. Что произошло?
— Они поехали с Фелькерзамом, — начал рассказывать Алик. — Чашечку кофе, пожалуйста, и коньяк, — обратился он к подошедшему официанту. — А ты? — он вопросительно взглянул на Скорцени.
— Мне тоже, — ответил он быстро. — Дальше.
— Ральф поехал по абверовским делам. Ну, знаешь, после объединения много разных проблем, нет согласованности…
— Понятно. Дальше.
— Маренн — по своим, медицинским, надо думать. Насколько я знаю, они были в Кенигсберге. Затем в штабе группы армий «Центр». За ними уже должен был вылететь самолет, когда неожиданно началось наступление русских. Наши отступали в беспорядке. Штаб разгромили. Многие погибли. Среди тех, кто спасся, ни Ральфа, ни Маренн нет. Были ли они среди убитых, неизвестно. Потери еще не подсчитывали, территория занята русскими. Никто не помнит, видели ли их в момент отступления, а точнее, я полагаю, бегства. Не до того, говорят, было. А на самом деле — обыкновенная паника, — Алик усмехнулся. — Не исключают, что они попали в плен. Если не погибли, конечно. Одним словом, как всегда в последнее время: никто ничего не знает, ничего не помнит.
Насколько мне известно, Шелленберг связывался с командующим группы армий, со службой разведки — информации никакой. Звонили в госпитали, куда доставляли раненых, — тоже глухо, не числятся. Если бы они были живы — они бы дали о себе знать…
— Это кто сказал? — осведомился Скорцени, не скрывая иронии. — Надеюсь, не шеф германской разведки бригадефюрер Вальтер Шелленберг? Или это твое соображение, — он насмешливо взглянул на Науйокса, — у них что, рация есть? Или они прямо от русских бы тебе позвонили?
— Нет, рации у них нет, — подтвердил Алик.
— Вот видишь. Что решил Шелленберг?
— Не знаю, — Науйокс снова пожал плечами. — Я говорил ему: у абвера в этой местности весьма разветвленная сеть агентов, можно было бы поручить навести справки. Но он отказался. Говорит, мы с таким трудом завербовали агентуру, что не можем рисковать ею по мелочам. Тоже мне мелочь…
— Он прав, — Скорцени холодно кивнул.
Науйокс искренне удивился.
— Для тебя жизнь Маренн — это мелочь? — Алик присвистнул. — Хорошенькое дело открывается: как, я извиняюсь, спать с ней… Вы оба по этой части…
— Замолчи, — Скорцени резко оборвал его, пристукнув ладонью по столу. — Ты соображаешь сам то,
