старался разубедить ее. Открыл дверь — а он и правда там!
— Вот видишь! — торжествующе, хотя и чуть ли не плача, воскликнула Соня. — Я знала… А ты мне не веришь…
После обеда она на целый час скрылась в своей комнате. Потом позвала меня. Я вошел. Соня держала в руках Библию.
— Пойди-ка — вот удивишься!
И она показала мне следующее место: «Безопаснее человеку встретить медведицу, чем безумца, уповающего на безумие свое!»
— Ах, это, — холодно проговорил я. — Нет никакой необходимости вычитывать это из Библии. Это я слышу от тебя каждый день в различных вариациях.
— Погоди, — не обидевшись, остановила она меня. — Я тебе еще что покажу!
Она держала книгу, заложив пальцами сразу несколько мест, видно, программу подготовила обширную. Что ж, я прочитал вместе с ней еще один отрывок: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания. И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня: и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая».
— Это-то при чем? — сердито спросил я. — Что здесь общего с нашим фамильным привидением?
— Не понимаешь… — смиренно сказала Соня. — А ведь это вполне применимо к нашему случаю. Помнишь, как мне вдруг стало стыдно, когда он увидел нас перед зеркалом? Ты забыл, как в ту ночь после свадьбы я тебе говорила, что не хотела бы жить в мире, где я чувствовала бы, что за мной все время следят?
Так, сказал я себе, вот мы и дошли до ручки. Она уже какой-то мистицизм возводит на своих страхах! Спохватившись, я наморщил лоб. Наверное, вид у меня был в тот момент весьма странный. Соня, вероятно, испугалась, что я сейчас устрою какую-нибудь дикую сцену — и она инстинктивно, чтоб смягчить меня, обхватила меня за шею.
Я грубо высвободился, посадил ее на стул и выбежал, хлопнув дверью. Помчался прямиком в комнатушку Невидимого.
Нет, я не собирался ни бить, ни убивать дядюшку. Библейские пассажи, которыми угостила меня Соня, навели меня на мысль получше. Я хотел вызнать, что толкает сумасшедшего на это неотступное преследование Сони. Она приписывает ему самые дурные намерения. Хорошо — если эти подозрения хоть сколько-нибудь оправданы, то дурные намерения сумасшедшего должны как-то проявляться в его писаниях! Как это не пришло мне в голову раньше? Зря только спорил с Соней, когда с помощью записок обвиняемого можно было так легко доказать ей всю беспочвенность ее опасений!
Можно сказать, мне повезло. Я прислушался за дверью — в каморке безумного стояла тишина. Я осторожно вошел — комната была пуста. Но, конечно, надо было спешить. Я сунул руку в ящик стола и выгреб оттуда столько бумажек, сколько влезло в мой карман.
Добычу свою я разложил у себя на письменном столе, убежденный, что ничего дурного тут не найду и явлюсь к Соне с вещественным доказательством того, что мы ошибались. И я был жестоко разочарован — если только мое чувство можно назвать разочарованием.
Теперешние писания Невидимого оказались куда логичнее и пространнее, чем прежние его «богатырские былины», они выдавали гораздо большую сосредоточенность и упорство, чем те. Здесь четко выражалась цель, единственный смысл, вокруг которого фантазия автора кружила, как бабочка вокруг огня: женщина. Женщиной этой, бесспорно, была Соня. Сэр Хэкерли уже не отдавал с холма приказы войскам броситься на врага, не выигрывал битвы гениальным решением — нет, теперь он заставал врасплох юных раздевающихся дев, он пожирал их наготу любострастными взглядами, насиловал их, не ожидающих нападения и отчаянно сопротивляющихся. «О, как билось белое тело, раздираемое страстью Невидимого, и лоно принимало наслаждение, слетевшее из неведомого!» Прекрасно, прямо- таки поэтично! Сказался бывший студент, читатель «Запретного плода». «Она бежала, но не могла уйти, ибо не в силах была разгадать его хитрость. Он позволил ей вообразить, будто отказывается от борьбы, — но это он всего лишь любовался ее телом. Когда она остановилась перевести дух, он внезапно повалил ее и осчастливил своею любовью. Она сначала отбивалась, потом рыдала от счастья». Оказывается, этот благородный Невидимый дарил наслаждение. Под конец жертва его всякий раз испытывала благодарность и рыдала от счастья в его мужественных, но непостижимых объятиях. «Она испытала сладость, неведомую дочерям человеческим». Некоторые отрывки обнаруживали явный садизм: «Кровь брызнула из ее лона». И еще — он рисовал. Изображенные неумелой рукой, громоздились на бумаге женские груди, нагие тела и те символы, какие мальчишки любят рисовать в общественных писсуарах.
Леденящий холод поднимался к моей голове. Наверное, я был бледен как смерть — от ярости. Моей первой мыслью было отыскать милого дядюшку и избить его до потери сознания. Потом я сообразил, что это неразумно и бессмысленно, — не поможет ведь ни Соне, ни мне. Нет, тут нужно было сделать более серьезные выводы, чем кулачная расправа с грешником. И вдруг явилась мысль: опасному помешанному место в сумасшедшем доме!
Мысль-то была хороша, осуществить ее было труднее. Я не хозяин в доме. Во-первых, есть тут Хайн, а потом — тетушка Каролина. Но я уже снова улыбался. Затруднения — что это для Петра Швайцара? Он должен добиться своего! И наверняка добьется. Подумал я и о Соне. Бедняжка — и кто бы поверил, что инстинкт правильно ее предостерегал? Ну, теперь конец насмешкам п пренебрежению…
А пока что не стоило пугать ее еще больше. Успеет узнать о размерах опасности, когда она минует. Колебаться тоже было не к месту. Я собрал бумажки и отправился к тестю.
Я не в состоянии описать ужас, какой отразился на его лице, когда он прочитал несколько этих непристойностей. Он так смешался, что даже сначала заподозрил, будто я все это подделал. Конечно, это было смешно. Ни одним движением глаз не выдал я своего возмущения и хранил ледяное бесстрастие.
— Тут уж не советоваться надо, — сказал я. — Все ясно как день: несчастного необходимо удалить из дому. Вопрос лишь в том, как это сделать.
Хайн так и ахнул. Наступила его очередь бледнеть. Заикаясь, он предложил вызвать машину и съездить к Кунцу.
— Я не могу в таком деле обойти старого, испытанного друга. Он так благоразумен, всегда давал хорошие советы — посоветует и теперь… Будьте уверены — на его здравый, спокойный рассудок вполне можно положиться…
Я ответил, что в деле, касающемся непосредственно меня, я вовсе не намерен руководиться советами господина директора.
— Речь идет о моей жене и вашей дочери. Не будем отступать перед страшной ответственностью. Будем мужественны и решительны, а последствия понесем сами… Что касается меня, то я не буду испытывать ни малейших угрызений совести, если, спасая Соню, причиню вред вашему брату.
Он раскричался:
— Да как вы, господи, себе это представляете?! Могу ли я предпринять что-либо подобное без согласия тети?!
Тогда я предложил пойти к ней.
То была настоящая церемония. Угрюмо прошли мы с нашими бумажками через три двери, в каждую вежливо постучав — прямо парочка призраков, явившихся приглашать на бал скелетов… Ее величество приняла нас в гостиной — гордая, неприступная, подготовленная. Хайн уже осведомил ее о неприятностях в доме. Это я понял по тому, с каким видом она выслушала меня. Она вовсе не была застигнута врасплох.
Я с надлежащим выражением прочитал ей некоторые творения сумасшедшего. С чувством говорил затем о доброй, измученной девочке, преследуемой опасениями, увы, слишком оправданными. У тетушки только губы скривились в иронической усмешке.
— Что вы этим, собственно, хотите сказать? — резким тоном вопросила она, когда я кончил.
Тогда я твердо изложил ей, каким я себе мыслю решение.
— Благополучие женщины, только начинающей жить, важнее удобств стареющего сумасшедшего.
— Как вы смеете так говорить?! — накинулась на меня старуха.
Я ответил, что и представить себе не могу, чтоб она не согласилась со мной.
— Вот как? — насмешливо протянула она. — А ты что скажешь, Хуго?
