Шел домой на костылях, а на улице уже зима была. То выбоина, то льдышка подвернутся под ноги — попробуй-ка перепрыгни через них.
Трудно привыкать к ходьбе на костылях.
«Ничего,— думал про себя,— ничего. Все хорошо, скоро я их выброшу».
Дома встретили меня радостно. За обедом накормили грибным супом — видимо, из тех самых грибов суп, за которыми я так и не смог сходить вместе с братьями.
— Где же теперь работать собираешься? — вроде бы невзначай полюбопытствовал отец.
— Надумал шоферить. Мотор знаю, машину с войны водить могу. Осталось костыли выбросить да права получить. Но за этим дело не станет.
Юра внимательно посмотрел на меня:
— Трудно будет привыкать.
— А Маресьев? — улыбнулся я.— На-ка вот, забери книгу да снеси в библиотеку. Просрочил давно...
— А я там сказал, кому беру.
ГЛАВА 2
Юра — пятиклассник
В новой школе
Пятый класс начался для Юры в новой школе. Как-то раз — дело к вечеру было — он привязался ко мне:
— Пойдем, Валь, я тебе нашу школу покажу.
— Да куда же я на костылях? Не дойду ведь...
— Пойдем, я помогу. Хочешь, на плечо мое опираться будешь?
Уговорил-таки, и кое-как, помаленьку, доковыляли мы с ним до школы на улице Московской. Ничего особенного, простенький двухэтажный домик. Деревянный. В коридорах темновато. На одной из дверей табличка: «5А».
— Наш класс!
Юра отворил дверь, и я, погромыхивая костылями, прошел в не очень просторную и не очень уютную комнату.
Сразу бросилось в глаза: класс мало похож на класс в обычном смысле этого слова. Так, в Клушине, семь лет сидел я за партой, обыкновенной школьной партой, выкрашенной в привычный черный цвет, с откидной крышкой на петельках. Помнится, на внутренней стороне крышки я еще ножом вырезал свое имя... Здесь же стояли сколоченные на скорую руку из грубых досок неуклюжие столы. Стояли они в два ряда, не то по четыре, не то по пять в каждом.
— Садись, Валь,— показал мне братишка на учительский стул и, когда я устроился, поудобнее вытянув больную ногу, объяснил, что за каждым столом сидят они по пять-шесть человек и что, когда вызывают к доске кого-нибудь из тех, чье место в серединочке, он, чтобы не тревожить товарищей, просто-напросто «подныривает» под стол.
— Здорово, Валь, а?
— Здорово-то оно здорово. Только за партой как-то удобней.
— Зато так веселей. И теплей. И списать, когда нужно, очень даже удобно.
Наверно, особенно прав был он вот в этом: так теплей. В классе стоял лютый холод. Разгоряченный трудной ходьбой на костылях, я не сразу почувствовал его. А посидев малость, разглядел иней в углах стен, почуял, как бьет по ногам сквозняковый ветер, как пощипывает пальцы на руках.
Сколько же силенок надо иметь вам, ребятки, чтобы при такой вот холодине выдерживать в классе пять-шесть уроков.
— А мы и не раздеваемся вовсе, и даже шапки не снимаем, когда очень холодно,— точно угадав ход моих мыслей, сказал Юра.
...Пятый класс по тем временам — приметная ступенька в жизни каждого ученика и не всегда легко преодолимая. Из начальной школы, из рук одного учителя, из мира привычных представлений о четырех действиях арифметики о законах правописания ребята попадают вдруг под опеку нескольких преподавателей, на уроки, где учат их предметам новым, быть может, более занятным, но и более сложным. И, что еще важно, начальная школа с ее четырьмя классами остается чертой, отделяющей, на мой взгляд, детство от отрочества. Именно с пятого класса начинается у школьника то активное повзросление, когда по-новому смотришь на мир, по-иному воспринимаешь его. Недаром подростки в этом возрасте доставляют столько хлопот и родителям и педагогам.
Я знаю, что учеба в пятом и шестом классах гжатской школы очень многое дала Юрию. Они, эти классы, пришлись на конец сорок седьмого — середину сорок девятого года. Последних, проведенных Юрой дома, в семье.
Попытаюсь и рассказать о них как можно подробнее, не упуская и малейших запомнившихся мне деталей.
Сатин на галстук
Пятиклассников принимали в пионерскую организацию.
Юра пришел домой радостно возбужденный.
— Завтра,— объявил он,— линейка у нас в школе. Галстуки нам будут повязывать. Пойдем, Валь, галстук покупать.
— Пойдем,— согласился я.
Все промтоварные магазины обошли мы в тот день, все ларьки. Не везло нам отчаянно. Не то что галстука — даже красного ситчика, из которого можно было бы галстук скроить, не удалось нам найти. Оно и понятно, время было такое — трудное, послевоенное время.
— Все, Юрка, больше идти некуда,— сказал я, когда с унылым скрипом закрылась за нами дверь последнего на нашем пути магазина.
Он стоял передо мной в пальто нараспашку, в шапке-ушанке, одно ухо которой было задрано вверх, а другое прикрывало левую щеку. С тусклого неба падали какие-то хлипкие, беспомощные снежинки, и вся Юркина фигура тоже выражала и беспомощность, и растерянность, и отчаяние.
— Так-то вот, братишка. Невеселые дела. Больше идти некуда,— повторил я.
Юра ковырнул снег носком валенка, уныло спросил:
— А как же быть?
— Может...— попытался я утешить его,— может быть, вам в школе галстуки выдадут? Вы соберете деньги, кто-нибудь съездит в Смоленск. Там-то уж наверняка есть.
— Нам, Валь, сказали, чтобы каждый с собой принес. У всех есть, а у меня нет.
— Раньше надо было думать...
Мама, когда мы рассказали ей о нашем невезении, расстроилась не меньше Юры.
— Вот ведь неувязка! — повторила она грустно.— Что же нам теперь делать-то?
Отец тоже был озадачен, но он смотрел на все житейские явления оптимистичнее.
— Не беда, Юрка. Недельку без галстука походишь, а там я соберусь в Смоленск... Важно, чтобы в душе пионером себя чувствовал.
