— Она-то? Серьезный человек двадцати лет с очень русским именем Маша и с такой же русской фамилией — Иванова. Устраивает?
— Ага. Маша Иванова. Не забудешь.
Я очень мало знал ее, Машу Иванову. Увидел случайно на одной из вечеринок, куда вот так же, на костылях, ходил с дружками. Познакомился. Красивая девушка, правда, застенчивая чересчур. Потом ребята рассказали: родителей у Маши нет, живет с сестрой.
А мне Маша после первой нашей встречи и еще двух-трех мимолетных накрепко запала в душу: только о ней и думал. И на днях, пересилив себя, направился в гости.
— Вот мы и пришли, Юра.
Маша, к большой моей радости, дома была одна. Заслышав наш стук в дверь, завидев нас на пороге, растерялась:
— Заходите, ребята, присаживайтесь, пожалуйста.
Я опустился на скамью. Юра потоптался и неловко пристроился рядом со мной. Маша стояла у окна, беспокойными пальцами теребила пуговицу на кофточке. Юра исподтишка толкнул меня локтем: говори, мол, что-нибудь, неудобно же. А у меня в горле пересохло, с чего затеять разговор — не догадаюсь. Минуты две, наверно, длилось молчание. За это время я успел рассмотреть все сучки на отскобленных добела половицах и подумать о том, что, наверно, довольно жалкое зрелище представляет собой жених на костылях. Хватило же у меня нахальства в таком вот виде заявиться в гости, когда вот и в Гжатске, и в том же Горлове столько здоровых парней ходит. У такой невесты отбоя в женихах не будет.
Юра снова толкнул меня локтем. Тут уж я понял, что дальше молчать просто-напросто неприлично — раскрыл рот.
— Это,— говорю,— братишка мой. Юрой зовут.
— Вот как! — отвечает Маша.— А я его знаю — он в нашей деревне иногда бывает. И вы между собой похожи, даже очень.
А сама в окно смотрит, нас и не видит.
И снова неловкое молчание.
Юрка наконец осознал, что от меня проку не будет. Я даже не поверил, когда услышал вдруг его голос:
— Маша, а если мы к вам свататься придем, вы нас не прогоните?
Эх, сквозь землю провалиться бы мне вместе с проклятыми костылями!.. Ну, погоди, братишка, задам же я тебе трепку! Дай только отсюда живым выбраться...
К счастью, Маша притворяться не умела. Отвернулась от окна, посмотрела на меня этак серьезно и выжидательно и сказала просто:
— Если вы не смеетесь... Нет, не прогоню.
И как-то всем сразу легко и весело стало.
Потом мы пили чай, и шел у нас какой-то несерьезный и возбужденный разговор, и, пожалуй, больше всего радовало меня не то, что Маша не возражает против сватов, а то, что они с Юрой явно понравились друг другу, быстро нашли общий язык и начали задирать меня, подшучивая над моей неуклюжестью.
В Гжатск мы возвращались, когда уже изрядно завечерело.
— Валь, а папа с мамой знают?
— А что они должны знать, Юрка?
— Про это вот... что жениться ты хочешь?
— Пока нет, не знают. А какое им дело,— расхрабрился я.
— Ну да...
Не договорив, он задумался, но я-то отлично понял, что его беспокоит: как расценит мое «своеволие» отец? Признаться, эта мысль не давала покоя и мне: характер у бати крутенек, и при желании не всегда потрафишь...
Но отступать теперь, пожалуй, поздно. Выбрав, как мне показалось, подходящий момент,— вечером дело было, после ужина,— я сообщил родителям удивившую их новость: мол, вот думаю собственной семьей обзавестись.
Отец — иного и ждать не следовало — разбушевался:
— В зятья идешь? Из родного дома? Да еще старший сын... Что люди-то скажут?!
Но мама довольно быстро урезонила его: в доме и так повернуться негде — семья вон как выросла, а Валентину, мол, давно пора на собственные ноги становиться.
Вскоре в Горлово отправились настоящие сваты — мама и Дмитрий, муж Зои. А 9 мая, в День Победы, сыграли мы и свадьбу.
— Ну и девка у тебя, Валентин. Огонь! И как ты разыскал такую? —вслух выразил свое одобрение за свадебным столом отец.
Маша улыбнулась:
— Во всем вот этот сват в пионерском галстуке повинен,— кивнула она на Юру.— А то бы долго сидеть Валентину в холостяках.
Вскоре после свадьбы переехал я в Горлово.
Осенью, сентябрь на исходе был, наведался к нам в гости отец. Настроение в тот день было у меня прескверное, и от бати это не укрылось.
— Ты чего, приезду моему не рад?
Я махнул рукой:
— Понимаешь, картошку надо выкопать, а некому... Самому трудно, Маша в положении. И нанять некого, а погода — сам видишь... Со дня на день дожди зарядят. А то и мороз ударит.
Отец пристально посмотрел на меня и внезапно рассмеялся:
— Дурной ты, Валентин, выдумываешь себе заботы.— Потом посерьезнел: — Зря ты от нас оторвался — трудно тебе одному придется. Я вот что надумал: как костыли бросишь — перевезем мы твою халупу. В Гжатск перевезем. Я и место присмотрел, где поставить ее. А о картошке не беспокойся — готовь тару. С утра братьев пришлю.
Они заявились не то что утром — на самой кромке рассвета.
— Давно бы сказал,— укорил меня Юра.
— Только ты нам, пожалуйста, не мешай, не командуй тут,— добавил Борис.
К вечеру с огородом управились.
...Поздней осенью — уже белые мухи сеялись с неба — перевезли мы наш маленький дом в Гжатск, поставили его рядом с отцовским. И снова оказались все вместе, словно бы и не разлучались никогда.
Снова уверенней почувствовал я себя в жизни.
Грустная история Найдёныша
Тем летом, ближе к осени, мы частенько ходили в лес. Грибное выдалось лето, урожайное — с пустыми руками мы не возвращались. Мама днями сушила и солила наши лесные «трофеи», варила вкусные грибные супы, уговаривала:
— Да хватит вам ноги-то бить, устала я от грибов этих.
Но слишком велик был азарт.
Как-то дождь прихватил нас в лесу. С корзинами, полными грибов, мы укрылись под кроной старого могучего дуба. Сперва под дубом было тепло и уютно, и весело было наблюдать, как со звоном падают вокруг озорные струйки воды, совсем не задевая нас. Но дождь баловался недолго — с черными лохматыми тучами приплыл всесокрушающий ливень; потоки воды, словно лезвия отточенных ножей, с грохотом пробили листвяной шатер и в мгновение ока вымочили нас до нитки. Мы сидели, прижимаясь спинами к шершавой коре ствола, жевали раскисший хлеб и с тревогой поглядывали на небо: тучи — предвестники близкой осени — накрыли его из края в край, не оставив и крошечного оконца. И хотя до ночи было еще ой
