— Когда я вырасту большой, я, наверно, моряком стану. В Африку поеду, в Индию...
— Моряки не ездят, а плавают,— не без ехидства поправил его Валя Петров.
— Все равно.
— Ты же еще вчера в летчики хотел, как Лев Михайлович. Быстро передумал.
— Моряком быть не хуже, чем летчиком. Правда, Гагара? Ты чего молчишь?
— Правда, только...
— Чего только?
— Отстань!
— Не тронь его, Женька, он нынче нервный.
Юрка поднялся, руками обхватил колени, опустил на них голову.
— Только плохо мне, ребята. Отец вон говорит, кончай скорей семилетку, плотничать со мной пойдешь.
Женька присвистнул:
— Па-адумаешь... Я на твоем месте из дома удрал бы.
— Удрал один такой... С милицией разыщут и назад вернут. Вся беда в том, что мы несовершеннолетние,— возразил Валька.
— Чудной ты, Валька. Сейчас не старое время. Взять да залиться куда-нибудь на Камчатку. Или в тайгу... Ни одна милиция не сыщет,— настаивал Женька.
— Сыщет,— проговорил Валька.
— Давайте лучше спать.— Юра вытянулся на траве, повернулся на бок.
— Не толкайся, Гагара,— шепотом попросил Женька.— Спи.
— Не спится. Думаю...
— О чем?
— Так. Ты мне не мешай, пожалуйста.
Последний вечер сгорел в пламени костра, последний стог свершили колхозники с помощью ребят.
В поле приехал председатель.
— Спасибо вам, дорогие наши помощники,— сказал он и низко, по старому русскому обычаю, поклонился ребятам.— Ждем вас на будущее лето. Приезжайте.
— Приедем.
— Мы и концерт для вас приготовим.
— Вы только из других школ никого не приглашайте.
— Договорились,— улыбнулся председатель и крепко пожал руку Беспалову.— Хороший они у вас народец, веселый, дружный.
Ребята подтягивали лямки рюкзаков, возбужденно переговаривались. Они шумно и решительно отказались от машины — надумали добираться до города пешком. Что там ни говори, а целый месяц провели они в лугах, и было как-то грустно так вот, сразу, проститься со всем этим раздольем.
— Пошли,— скомандовал Беспалов.— Гагарин, в строй.
— Сейчас, Лев Михайлович.
Юра подбежал к председателю, который одиноко стоял в стороне.
— Старый знакомый,— улыбнулся председатель.— Это ведь ты надумал операцию «Баян»?
— Вы не сердитесь на меня,— сказал Юра, глядя прямо ему в глаза.— Ребята обещали приехать на будущий год. А я, наверно, не смогу.
— Что ж, не понравилось у нас? — обиделся председатель.
— Очень понравилось. Только... только долго рассказывать. Вы не сердитесь.
Юра повернулся и бросился догонять нестройную колонну одноклассников.
Что скажет дядя Савва?
— Сумной какой-то стал Юрка, сам на себя не похож,— жаловалась мама.— Бывало, сладу с ним нет, минуты спокойно не посидит. А теперь все невеселый, все какие-то заботы на уме.
— Возраст,— односложно отвечал отец. И, видимо, неудовлетворенный своим объяснением, грубовато развивал эту мысль дальше.— Небось пятнадцать парню стукнуло. Понимать надо. Поди уже и на девчонок заглядывается.
Но трудно обмануть чуткое сердце матери. Не соглашалась она с отцом.
— Не то, Лень. Задумал он что-то, а что — и сама в толк не возьму, и выведать как, не знаю. Не подступишься к нему ведь. Вон и Борька его стороной обходит.
Все разрешилось неожиданно, на второй или третий вечер по возвращении школьников из колхоза, во время ужина. И мама, как всегда, оказалась права в своих предчувствиях.
Родители и Юра сидели за столом; ели молодую — с грядки — картошку с малосольными огурцами, запивали простоквашей. Впрочем, ели только отец с матерью, Юра же лениво чертил пальцем по дну тарелки.
— Сыт, что ли, сынок?
Этот нехитрый мамин вопрос придал решимости Юре. Он глубоко вздохнул и, глядя прямо перед собой, сказал почти с отчаянием:
— Я поеду в ремесленное училище.
— Куда?
— В ремесленное училище, в Москву. Я уже все обдумал.
У мамы тотчас слезы на глазах навернулись.
— Не успели Зоя с Валей вернуться — теперь ты из дома бежишь. Тебе что, нехорошо с нами? Гонит тебя кто?
— Мне очень хорошо. Только я хочу получить специальность, поступить работать на завод и учиться в институте. Не хочу я оставаться с семилеткой.
Отец — он так и не проронил ни слова — брякнул ножом по столу, поднялся и стремительно вышел за дверь.
Получалось не по его.
— Юра, Юра, сынок ты мой родимый,— не могла успокоиться мама,— пожалей ты нас с отцом, поживи дома. Кончай здесь десять классов, если уж так тебе учиться хочется. А отца мы уговорим. После школы пойдешь в армию — там видно будет. А может, в институт устроишься...
Юру взволновали слезы матери, он понял, что может не выдержать, сдаться. И, убеждая самого себя в том, что все пути назад отрезаны, он тоже вышел из-за стола, кусая губы, сказал глуховато:
— Мама, я уже взрослый и смогу сам зарабатывать на жизнь. Я же вижу, как трудно отцу прокормить всю семью. А в ремесленном училище меня и одевать и кормить будут. И рабочим я стану, как дедушка Тимофей. Я твердо решил все, мама. Ты лучше помоги папу уговорить.
Отец вышел во двор.
Борька — он успел поужинать раньше всех — возился в углу с листом жести, кромсал его ножницами, мастеря щит по образцу тех, что носили древние русские богатыри. Остроконечное деревянное копье, прислоненное к стене, уже стояло готовым.
«И этот вскоре удирать надумает»,— раздраженно подумал отец.
На земле в беспорядке валялись аккуратно наколотые смолистые плахи. Воздев изогнутую рукоятку к голубому небу, торчал в дубовом обрезке топор.
Безобразие! Отец взорвался:
— Борька, я тебе, стервецу, уши оборву. Сколько раз говорено было: не оставлять топор в дровосеке.
— Это не я, это Юрка. Он его еще вчера туда вогнал.
— А ты что, убрать не мог?
