Мама прислала Бориску за мной.
— Пойдем скорее, Валентин. Юрку уговаривать будем.
Дома был долгий, очень долгий разговор. Учителя убеждали брата не торопиться, обдумать все хорошенько.
— Кончишь семь классов — не поздно будет и в ремесленное пойти,— рассуждала Ираида Дмитриевна.— А вообще бы лучше десятилетку.
Нам, взрослым, Троицкая и Беспалов откровенно сказали, что школе жаль прощаться с таким способным учеником.
Юра упорно стоял на своем, никакие доводы на него не действовали.
— Чего тебе не учиться? — попробовал вмешаться и я.— Мы с Зоей помаленьку помогаем родителям, от тебя немного требуется — только в школу не забывай ходить.
Он перебил меня с болью в голосе:
— Неужели и ты меня не понимаешь?
Я замолчал.
Короче говоря, все попытки склонить Юру к капитуляции успехом не увенчались.
Учителя простились с нами опечаленные.
Наутро Юре выдали документы, и мы взяли два билета на московский поезд.
Родители вышли на крыльцо проводить нас. Бориска остался в избе и ревел откровенно, но, не желая назвать истинную причину слез, жаловался на больной живот.
Отец поцеловал Юру в губы.
— Ладно уж, коли так... Фамилию нашу не позорь. И помни: Москва разинь, никчемушных людей не терпит.
Тотчас осердился на маму:
— Да хватит тебе! Глаза-то не просыхают. Водопровод, что ли, в голове у тебя?..
А у самого зрачки поблескивают подозрительно.
Мама обняла Юру, припала к нему:
— Будь моя на то воля — ни в жизнь, сынок, не отпустила бы тебя.
— Ну, хватит, хватит,— пришлось вмешаться мне.— Подумаешь, в дальние края уезжает.
Мы вышли за калитку.
— Валя! — окликнула мама.
Я вернулся.
— Ты там попроси учителей — может, построже они к нему отнесутся, домой возвернут? Болит у меня сердце за Юрку.
— Ладно,— пробормотал я, не глядя на нее.
Материнское сердце — оно никогда за детей спокойным не бывает.
«Ну, поехали!..»
Серое, непромытое здание вокзала, дежурный по станции в красной фуражке, строгий милиционер, завидев которого, торговки прятали вареных кур под передники и бежали прятаться в уборную, куцый грузовичок с кузовом, набитым черными мешками — все это вдруг сдвинулось с места, откачнулось назад, неторопливо уменьшаясь в объеме.
— Ну, поехали!
В тот день эти слова услыхал от Юры только я один, да, может, еще соседи по купе — однорукий кряжистый дядька с усами под Буденного и в заношенном офицерском кителе и молодящаяся дама с ярко накрашенными губами, типичная буфетчица по виду. Через двенадцать без малого лет эту коротенькую фразу услышит весь мир.
Юра прилип к окну, дергал меня за рукав:
— Гляди, Валя, гляди!
Впервые в свои пятнадцать лет ехал он так далеко. До того самой длинной дорогой в его жизни была дорога от Клушина до Гжатска и обратно. Впервые попал он и в вагон — исполнилась его давняя мечта прокатиться в поезде. А вагон был старенький, потрепанный и раздерганный на бесконечных путях войны,— общий вагон с просторными скамьями, с грязными окнами: казалось, пыль многих лет намертво въелась в стекло; с безалаберными сквозняковыми ветрами, дующими во всех направлениях.
Мелькали за окном еще зеленые перелески вперемежку с желтой стерней убранных полей, пристанционные постройки, села и деревни. Все для Юры было внове, все интересно.
Безрукий усач, опознав по моей старой гимнастерке «своего», вежливо полюбопытствовал:
— Куда, солдат, юношу везете, если не секрет?
Я отшутился:
— В Москву, ума набираться.
— Гоже.
— Все в Москву, все в Москву едут,— ни к кому, в общем-то не обращаясь, посетовала женщина.— Уж так-то ее, столицу нашу, заполонили, что на улице и повернуться невозможно. Сидели бы дома, знали б свои шестки.
Усач пристально посмотрел на нее, заметил вполголоса:
— Между прочим, соседнее купе совершенно свободно.
Уговаривать женщину не пришлось — она подхватила разбухшую сумку и быстренько убралась за перегородку. Через несколько минут оттуда послышался завидный храп.
Усач сел у окна, напротив Юры.
— Впервой едешь, паренек? Тогда слушай, буду тебе про дорогу рассказывать. И-интересная у нас получается дорога. Много тут крови пролито, и в стародавние дедовские времена, и в наши. Вот скоро Бородино будем проезжать, вечной русской славы поле. Про Кутузова слыхал? Обязан знать. Как увидишь с левой стороны памятник с орлом на макушке — так знай: самое Бородино и есть.
Он сунул руку в карман, достал кисет, протянул мне:
— Давай закурим, солдат. В каких войсках служил?
— Валентин танкист,— опередил меня Юра.— Стрелком был на Т-34.
— Сродственники, выходит. По той простой причине, что я артиллерист.
Он кивнул на пустой рукав, заколотый булавкой.
— На Бородинском поле как раз и оставил. Про капитана Тушина читывали? Так вот и мы...
Рассказчиком бывший артиллерист оказался превосходным, он знал название буквально каждого села или городка, мимо которых мы проезжали, и много интересного о каждом из них помнил. Заслушался его не только Юра — и я. А он без останову сыпал именами Багратиона, Раевского, Платова, недобрым словом помянул ляхов, приходивших на смоленскую землю в начале смутного семнадцатого века.
— Вы учитель? — спросил у него Юра.
— Нет, просто историей государства Российского весьма интересуюсь. А по профессии я бухгалтер.
Он снова свернул папироску, ловко управляясь одной рукой, показал за окно:
— А вот и Петрищево.
Юра вскочил с места.
— Та самая деревня? Где Зою казнили?
— Та самая...
Прощаясь с нами на Белорусском вокзале, усач погладил Юру по голове:
— Главное, юноша, духом не падай. Вспоминай почаще, по какой дороге в столицу ехал. Смелости прибавляет.
— Валя, а кто такой этот капитан Тушин, про которого он помянул? — глядя вслед безрукому бухгалтеру, спросил Юра.
Как ни обидно признаваться, в тот раз проявил я полнейшее невежество.
