пытаешься уйти от грозящей опасности — и не в состоянии ни пальцем шевельнуть, ни двинуться с места.
Но во сне нет-нет да и пробьется пока еще слабое, эфемерное, но снимающее страх соображение о том, что вот проснешься — и все кончится. А тут явь была такой ужасающе реальной, что Настя Еремина призывала на помощь остатки самообладания.
Под ее руками все рвались и рвались бледно-зеленые с синевой кишки, истончившиеся от постоянного недоедания, а теперь множественно проколотые острыми остьями овсяных зерен. Лежавший на операционном столе боец находился в наркотическом состоянии, и у Анастасии подспудно возникало глухое раздражение от того, что напрасно распылился в воздухе так бережно сохраняемый эфир. Но военврач Еремина помнила и его запавшие глаза, залитые мукой, черные руки, охватившие раздутый живот, и жалобный шепот: «Доктор, пожалуйста… Доктор, пожалуйста!»
Теперь бы ему проклинать ту минуту, когда веселым зайчиком запрыгала мысль: как повезло! Брел красноармеец по лесной дороге и вдруг… Лежит на обочине кавалерийская торба, гусевский, видать, вояка обронил, их ведь через порядки 92-й дивизии выводили в тыл. Молодой воин, дурачок неискушенный… Столько дней голодать, а тут добротное зерно, не какой-нибудь заменитель из березовой коры, добрый овес, его и лошади кушают с аппетитом, и детей кашей подобной кормят. Мочи терпеть голодуху никакой, разумение о том, что с зерном сделать можно, не приобрел парнишка, городского был происхождения, образца двадцать третьего года, понимал лишь одно: перед ним пища. Вот и наглотался, едва пережевывая зерна овса из торбочки. Непереваренные желудком острые зерна проникли в кишечник и стали там разбухать, одновременно пронзая тонкие стенки.
Парень был обречен. И все же Настя пыталась его спасти. Она вскрыла брюшную полость, еще не зная, что там обнаружит. Хотела убрать часть пораженной ткани, соединить здоровые участки, но таких уже не было почти. Анастасия выводила набитые овсом плети, они рвались у нее в пальцах, и никакое врачебное мастерство уже не могло спасти красноармейца.
Подошел старший хирург, взглянул мельком, не теряй времени, сказал. Командных ноток в голосе его Еремина не уловила, вроде совет коллеги, значит, можно еще потянуть, тут и профессиональная честь задета, и парня жалко, хотя вон какая очередь увечных. Правда, поток раненых несколько поиссяк — армия перешла к обороне, но артобстрелы и бомбежки исправно калечат людей, война никому не дает передышки. И обидно: по-глупому пропадает мальчишка, не в священном бою, а вот так, от того, что съел не то и не так, как следовало бы.
Он пребывал в наркотическом сне, который и сном-то назвать нельзя, ибо в таком состоянии психика отключена наглухо, никаких, пусть и нереальных, просветов в обыденный мир. Не снилась красноармейцу мать, которой напишут: сын ее умер от ран, полученных в сражениях с немецко-фашистскими захватчиками у поселка Мясной Бор, что в Ленинградской области. Не смог перед смертью увидеть молодую жену Наташу, с которой сыграл свадьбу за неделю до войны. Так и не узнал Николай Петранков, бывший слесарь из города Красноярска, что месяц назад родила ему Наталья сына, которого в честь отца назвали Николаем.
Для него все кончилось в тот момент, когда наркоз отключил сознание. Снова и снова пыталась исправить роковую оплошность Анастасия. Она выбилась из сил, понимала: нет никаких шансов, и продолжала работать. Нелепый сподобился случай, и так хотелось выцарапать у смерти бедолагу.
Снова возник старший хирург. На этот раз не сказал ни слова, лишь глянул удивленно на Анастасию.
Хотела Еремина глубоко вздохнуть, и даже грудь поднялась, принимая воздух. Но сдержалась, остановила на мгновение дыхание, осторожно выдохнула, расслабилась, усилием воли стерла произошедшее, знала по опыту: поступишь иначе — замучают воспоминания.
— Кто у нас следующий? — уже спокойно, переключаясь на иной случай, спросила Анастасия хирургическую сестру.
— Проникающее ранение грудной клетки, доктор.
— Хорошо, — промолвила военврач, она уже переключилась, быстрыми движениями убирала вовнутрь содержимое брюшной полости несчастного Петранкова. Зашивать не имело смысла, ему все равно, а время, цена которому жизнь другого человека, потеряешь.
— Снимайте, — сказала она санитарам.
Насте казалось, что забудет того несчастного красноармейца, чьи кишки так обреченно рвались в ее пальцах.
Но врач Еремина ошиблась. Она помнила его всю жизнь.
6
Первым провалился в воду Яков.
Восьмого мая вместе с Зуевым отправились они в 46-ю дивизию, к полковнику Черному в гости. Ехали верхом, бездорожье стало форменным бичом. Единственной магистралью, которая сообщала десятки частей сидящей в болотах армии с внешним миром, была построенная саперами майора Маркова узкоколейка. Дорога хоть и железная, только вот паровозы по ней не ходили, их просто не было. Облепляли груженый вагон полтора десятка красноармейцев и толкали его. Раненых вывозили на открытых платформах, клали в два ряда, стараясь того, кто побольше весом, положить вниз. Только все уже весили немного, истощились от голода и недосыпа: немцы затравили людей бомбежками и артобстрелами.
Дорога была одноколейная, про балластировку под шпалами мало кто думал, не до того, торопились. Поэтому вагоны с грузом в восемь — десять тонн часто сходили с рельс и валились в воду, она подступала к насыпи и справа и слева. Но хоть так, а дорога действовала. Выходила она из болот и леса и вела к Мясному Бору.
— А как же здесь местные жители ухитрялись сообщаться? — спросил Яков дивизионного комиссара, когда они уже часа полтора перемещались по залитому водой пространству, полагаясь на чутье и животную сноровку лошадей.
— В это время, Яша, они сидели на сухих островах и ждали, когда спадет весеннее половодье.
Еще в апреле, когда все вокруг потекло, Зуев часто беседовал со сторожилами, прикидывал, как спасти армию в невероятных условиях. Он понимал: воевать в болотах голодным бойцам и командирам невозможно, дивизии и бригады надо отводить к волховскому плацдарму. Но была у Ивана Васильевича особая обязанность. Смысл ее заключался в том, чтобы обеспечить выполнение любого приказа, который отдали или еще отдадут сверху. Правда, он надеялся на благоразумие начальства, оно ведь с предельной точностью осведомлено о тяжком положении 2-й ударной, тут комиссар не стесняется и в политдонесениях режет правду-матушку, не опасаясь прослыть паникером.
— Так они и сидели сиднем до лета? — удивленно воскликнул Бобков. — Ну и житуха… Не позавидуешь.
— Завидного мало, — согласился дивизионный комиссар. — Только ведь многие наши предки так жили. Когда славянские племена смещались к северу, они попадали в эти места, издавна населенные людьми, которые называли себя весью, от слова «веси» — вода, значит. Так и устраивались вместе, старались не ссориться, не было этого в заводе у нашего народа. В этом-то и есть наша сила, Яков: не зариться на чужое, принимать с уважением иные обычаи и привычки.
— А при Александре Невском все так и было, как сейчас? — спросил Бобков и левой рукой, свободной от поводьев, обвел вокруг.
— Если ты про болота, то все так и было, — улыбнулся Зуев, он ехал позади Якова, конь о конь здесь не пробиться.
Иван Васильевич подумал, что следует рекомендовать комиссарам и политрукам проводить беседы с бойцами о том крае, в котором они воюют. Вот статья в «Отваге» про битву на Чудском озере хорошо была воспринята в частях. Надо бы еще и про Новгород рассказать. Только там сейчас фашисты. Древний город у воинов за спиной, армия рвется к Ленинграду…
«Рвется, — усмехнулся про себя Зуев. — Это, к сожалению, уже в прошлом…» Он снова вспомнил
