поездку в Малую Вишеру, генерала Хозина, который не сумел скрыть растерянности после того, как дивизионный комиссар доложил ему и Запорожцу о реальном состоянии армии.
— А что же генерал Власов? — спросил Михаил Семенович. — Ведь он так отличился под Москвой…
— Власов — не волшебник, — пожал Зуев плечами. — Под Москвой он командовал наступающей армией. А здесь принял у генерала Клыкова войска, которые вели беспрерывные бои свыше трех месяцев кряду. Да еще в таких сложных условиях…
— Надо что-то делать, — осторожно заметил Александр Иванович.
Запорожец хотел напомнить про стрелковый корпус, который Мерецков готовил на смену 2-й ударной, но что толку говорить о нем, если Хозин передал резервы в распоряжение Ставки.
— Пока переходите к обороне, приказ мы подготовим, — неуверенно сказал Михаил Семенович. — Потом будет видно…
С тем Зуев и улетел к болотным солдатам. А сейчас, когда узкоколейка заработала и в армию относительно регулярно стали поступать грузы, а из частей стали вывозить раненых, комиссар решил объехать передний край, встретиться с людьми, выяснить обстановку.
— Будь осторожнее, Яков, — предупредил он молодого спутника. — Не угоди в воронку…
И будто напророчил. Через сотню метров конь Бобкова ухнул в ледяную воду по самые уши. Провалился и застыл, только морду тянет вверх, чтобы не захлебнуться.
— Но! Но! — принялся понукать лошадь порученец.
— Сойди с седла! — крикнул Зуев, дергая собственного коня вправо, стараясь обогнуть случившуюся на пути ловушку.
Яков соскользнул с лошади, дна ногами не достал, не бросая поводьев, стал загребать рукой, чтобы плыть впереди застрявшего коня и помочь ему выплыть. Пока возился, забыл о комиссаре, а когда добрался до твердого дна, оглянулся и увидел, что Иван Васильевич плывет к берегу, а конь его пробирается следом: тоже провалились.
Нашли сухое место, принялись раздеваться, выкручивать одежду. Зуев подтрунивал над посиневшим от холода спутником, приговаривал:
— Это тебе, брат Яша, не в Испании воевать…
Про Испанию Бобков только в книгах читал, про Дон-Кихота знал и про то, как быков на стадионе убивают: «Тореадор, смелее в бой!..» И конечно, про мужественных республиканцев, про оборону Мадрида, в которой и комиссар участвовал. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
— Тут и на танке не пройти, — рассуждал тем временем Зуев, и Яков знал, что ему можно верить на слово: в Испании комиссар был танкистом и республиканцев обучал, как воевать на броневых машинах.
Зуев переоделся в отжатую от воды одежду, а порученец еще белел в кустах кальсонами, пытался выкрутить досуха ватные штаны, которых так и не снял еще с зимы.
Неподалеку послышался женский смех. Парень присел со штанами в руках, а Иван Васильевич шутливо крикнул:
— Кто там прячется? Выходи и покажись старшему по званию…
Перед ним возникла молодая женщина в зеленых брюках, заправленных в обмотки, на ногах большие ботинки, шапка на затылке, прядь волнистых волос выбилась из-под нее. Ватная телогрейка с прожженной левой полой распахнута, и женщина принялась застегивать ее, едва заметила два ромба в петлицах незнакомца.
— Старшина медицинской службы Караваева! — бросив ладонь к виску, доложила девица.
— А зовут-то как? — спросил Зуев приветливо.
— Марьяной, товарищ комдив, — ответила она, но, заметив на рукаве Зуева звезды, поправилась: — Извините… Товарищ дивизионный комиссар!
— Все одно, — махнул рукою Зуев.
Марьяна верно уловила особенность ситуации, ее неофициальность, что ли, и крикнула Якову, все еще управлявшемуся в кустах:
— Да не смотрю я на тебя, парень! Надевай штаны спокойно… Иван Васильевич от души расхохотался.
— Видишь, Марьяна, в какую топь угодили. Где мы сейчас?
— В расположении медсанбата 46-й дивизии… Вон за деревьями наши палатки.
— А ты что здесь делаешь?
— Хотела клюквы прошлогодней раненым набрать… Да где там! Всю уже обобрали. Зуев помрачнел:
— Голодают люди… Знаю, знаю, милая девушка. Всем сейчас нелегко. Вот спасибо саперам — изладили дорогу. Завозим и снаряды, и продукты.
— С медикаментами худо, — добавила Марьяна.
— И про то наша забота. Ведь целая армия! Скольких накормить надо… Хвойный настой пьете?
— Обязательно пьем и бойцов заставляем…
— Это хорошо. Только цинги нам еще не хватало.
Хотела Марьяна сказать, что ею уже болеют красноармейцы, да не решилась, сообразила, кого повстречала. Начальство большое, ему, поди, и не до таких мелочей.
— Веди нас к командиру, русалка, — попросил мягким тоном Иван Васильевич. — Лошадей у вас оставим, а сами станем на своих двоих в штаб дивизии добираться. Так оно, видно, надежнее будет. Ты готов, герой?
Последний вопрос Зуев обратил к Якову, который выскочил на открытое место при полной амуниции.
— Так точно! — ответил порученец, оправившись от смущения и искоса поглядывая на красивую девушку с четырьмя треугольничками в петлицах.
— Тогда бери коней и двинемся.
Шли медленно, держа в руках длинные палки, часто проваливались по пояс в воду. До штаба полковника Черного добрались в сумерках.
Здесь им дали переодеться в сухое, напоили горячим чаем. Потом Иван Васильевич собрал командиров, судил-рядил с ними, как оборонять то, что они с немыслимым трудом отвоевали.
В три часа ночи противник неожиданно атаковал позиции майора Соболя.
— Странно, — сказал полковник Черный. — Там они обычно не рискуют лезть, ищут, где послабее.
— Разведка боем? — предположил дивизионный комиссар. — Может, проверяют: не отвели мы Соболя с этого участка?
— Наш Иван сейчас их убедит в том, что никуда он-таки не делся, — усмехнулся Черный.
Прошло около часа, и противник угомонился.
— Ишь ты, — сказал Зуев о немцах, — по ночам стали воевать. Придет время — заставим по нашим правилам драться.
«А пока, — подумал он, — сидим у моря в ожидании погоды… Вернее, увязли в болоте по уши. Или сами себя вытащим, или…»
Про это даже думать не хотелось.
— Послушайте, Кружилин, — сказал начальник Особого отдела, — вы знаете эти стихи?
Олег удивленно посмотрел на Шашкова. Он вспомнил, что в первую их встречу Александр Георгиевич говорил с ним о поэзии и даже читал вслух Надсона. За время совместной службы при не таких уж и частых встречах Кружилин успел составить впечатление об Александре Георгиевиче как о незаурядном, нестандартном человеке. Шашков не вписывался в схему, по которой обыкновенный пехотный командир, а им и был по существу старший лейтенант, судил о сотрудниках этого ведомства.
Прямо скажем, популярностью в армии особисты не пользовались. Их попросту боялись, а тех, кого боишься, нельзя уважать. Конечно, армия — не пансион благородных девиц, а на передовой во сто крат неуместнее понятия «любишь» — «не любишь». По жестокой необходимости существует армейская контрразведка, с которой у любого командира и красноармейца не может быть отношений, как у любимого зятя с тещей.
