не менее, императору-пруссаку. Когда Гитлер находился в Ландсбергской крепости и работал над «Моей борьбой», он интересовался личностью Отто фон Бисмарка, его вкладом в отечественную историю, просматривал книгу канцлерских воспоминаний.
Разумеется, Гитлер отдавал должное незаурядному уму и сильному характеру Бисмарка, и его неприятие этого государственного мужа было скорее сугубо личное. В глубине души у фюрера сохранялось осознание собственного былого ничтожества, раболепное чувство к великолепному, породистому аристократу, обусловленное комплексом неполноценности. Этот последний хотя и упорно подавлялся Гитлером, до конца все-таки не исчезал.
Не по душе вождю были и повторявшиеся, как заклинание, предупреждения «железного канцлера» об опасности войны с Россией. Советы Бисмарка зиждились на скрупулезном анализе исторических связей Германии и России, знании материальных возможностей великой русской империи, природном политическом чутье, в котором Бисмарку не отказывали и его враги.
Уже начав боевые действия на Востоке, Гитлер не раз вспоминал Бисмарка, никогда не произнося его имени вслух. Оправдываясь перед самим собой, больше ему оправдываться было не перед кем, фюрер мысленно восклицал: «Хорошо было этому пруссаку полагаться на дружбу с Россией, когда ею правили русские Романовы, цари с большим количеством германской крови! И кронпринцу Вильгельму легко было расточать пиетет Александру Третьему, который был двоюродным внуком его собственного отца. А как мне, рядовому сыну немецкого народа, поднявшемуся на вершину власти благодаря исключительной природной воле, верить на слово азиату сомнительного происхождения, засевшему в Кремле? Именно моими руками пытался Сталин обеспечить себе мировое господство, и я был вынужден двинуть дивизии вермахта в Россию, чтобы не дать Сталину окрепнуть и свалить меня самого».
Тут Гитлер несколько лукавил перед собой. Он хорошо знал, что Сталин не готов к войне и не хочет ее. Пока не хочет… Но фюрера пугала непредсказуемость в поступках кремлевского диктатора. Гитлер поначалу посмеивался в кругу соратников, наблюдая, как Сталин умело копирует предпринимаемые им, Гитлером, акции в Германии. Но старательный копиист стал быстро опережать художника по изощренности и масштабам собственных действий.
Он, фюрер, 30 июня 1934 года устроил «ночь длинных ножей» и убрал самого опасного, пусть и преданного ему лично соперника, любимого партией и народом Эрнста Рема.
Уничтожив несколько десятков человек, Гитлер к репрессиям среди своих больше не возвращался.
А через пять месяцев был убит Киров, наиболее вероятный преемник Сталина. Казалось бы, с этой стороны его диктатуре ничего больше не угрожает. Но Сталин идет дальше: мученическую смерть соратника делает знаменем борьбы против всех инакомыслящих. Хотя многие из попавших в проскрибиционные списки НКВД и не предполагали мыслить иначе, нежели товарищ Сталин. Счет жертв пошел на сотни тысяч и миллионы, а день 1 декабря 1934-го растянулся на годы безудержного террора.
Это непонятное, не укладывающееся даже в безнравственный смысл законов банды, по которым жили и поступали Гитлер и его товарищи по нацистской партии, фанатичное стремление Сталина убивать своих больше, чем это диктуют интересы дела, всегда пугало Гитлера. Фюрер оставался верным изобретенной им и предложенной немецкому народу идеологии. Он ратовал за расширение жизненного пространства и воевал с соседями, захватившими исконно немецкие земли. Он объявил немца сверхчеловеком и дал ему почувствовать собственную силу и природную мощь, пробудил национальное самосознание.
Да, фюрер построил кацеты, в которых сидели и его соотечественники. Но во-первых, он научился этому у большевиков, имевших подобные учреждения уже полтора десятка лет, от знаменитых Соловков до истинно социалистического объекта — Беломорканала. Во-вторых, в концлагерях сидели либо уголовники, либо коммунисты, с которыми ему пришлось так долго бороться за власть. Что же касается евреев, то вождь относил их к смертельным врагам нации. Ведь и сейчас в основу пропагандистской работы в вермахте нацисты вкладывали тезис: мы пришли в Россию, чтобы помочь славянам освободиться от еврейской деспотии, именно евреи поработили русский народ в семнадцатом году. Чтобы не случилось подобного в рейхе, мы и проводим по отношению к евреям особую политику.
А вот немец, веривший фюреру, в лагерь не попадал. У Сталина же, на которого русские едва ли не молились, верноподданные в умопомрачающем количестве сидели за колючей проволокой, если не были расстреляны до того.
Почему так поступал Сталин, а фюрер многое знал из того, о чем якобы не подозревал остальной мир, Гитлер не мог постичь, ибо беспримерная жестокость Сталина борьбой за власть давно уже не определялась.
Фюрер поверил кремлевскому тирану лишь однажды: когда Розенберг и Молотов подписали 28 сентября 1939 года Договор о границах и дружбе. Гитлеру показалось: Сталин удовлетворился половиной Польши. И 23 ноября 1939 года фюрер сказал, выступая перед генералитетом в берлинском Гранд-паласе, о том, что спокоен за положение на Востоке.
Только не прошло и недели, как начался советско-финляндский конфликт… Сталин играл не по правилам. Он как будто бы соглашался на предложенный ему фюрером раздел мира и даже предпринимал шаги, ориентируя Генеральный штаб Красной Армии на Ближний Восток в зиму 1940/41 года, об этом в Берлине было известно! Но определенного ответа от него Гитлер, предложивший СССР стать четвертым в союзе Рим — Берлин — Токио, так и не дождался, хотя в ноябре 1940 года Молотов в принципе против такой возможности не возражал. Поэтому-то Бисмарк и раздражал Гитлера своей прозорливостью. Он понимал, как прав «железный канцлер», и убеждал себя, что у него, Адольфа Гитлера, не было альтернативы, на которую мог рассчитывать Отто фон Бисмарк.
…Первого июня 1942 года фюрер приехал в украинский город Полтаву. Здесь разместился штаб группы армий «Юг», которой командовал фельдмаршал фон Бок. Гитлеру хотелось лично, находясь в войсках, увидеть, как развиваются события, предусмотренные директивой, подписанной им 5 апреля.
— Милейший фон Бок, — сказал фюрер фельдмаршалу за ужином в тесном кругу особо доверенных лиц, — на вас я возлагаю особые надежды. Если мы не возьмем до осени Майкоп и Грозный, я буду вынужден компромиссно закончить эту войну.
— Мой фюрер, — спокойно и уверенно ответил командующий, — немецкие солдаты полны решимости идти вплоть до Баку и Тегерана. А потом и дальше — в Индию.
Фюрер рассмеялся.
— Подумать только, — сказал он, подкладывая себе большой кусок торта, изображавшего Кавказские горы, — в сороковом году я предложил Индию, эту жемчужину британской короны, Сталину! Теперь он остался и без Индии, и без России…
Торт был отменного вкуса, и это обстоятельство обострило хорошее настроение Гитлера.
— Не давайте русским отходить, фон Бок, — напомнил он фельдмаршалу. — Главная задача, ваша не только в том, чтобы выйти к Волге и Каспию, но уничтожить Красную Армию, физически уничтожить, фельдмаршал. Чем больше мы убьем русских солдат в этом году, тем меньше нам придется убивать в следующем. Впрочем, я надеюсь, что уже к концу летней кампании Сталин поймет, что проиграл, и начнет переговоры о компромиссном варианте. И я пойду на него при условии, что к западу от Урала рейху не будет угрожать никакая армия.
— За минувший год русские многому научились, мой фюрер, — осторожно заметил фон Бок.
— К сожалению, — согласился Гитлер. — Но ведь и для нас истекшее время не пропало даром. Вспомните ноябрьские разговоры в прошлом году, фельдмаршал. А панические намеки на судьбу Великой армии Наполеона в декабре?.. Мне пришлось лично вмешаться в дела восточного фронта, взять на себя командование сухопутными войсками вермахта вместо струсившего Браухича, принять чрезвычайные меры против неустойчивых солдат и офицеров. И что же? Мы снова наступаем, огромные успехи в Крыму и под Харьковом, а вы сами, фон Бок, мечтаете об Индии!
44
