бомбардировщиков настало. Они доставляли сухари, медикаменты, патроны и обязательно листовки для поднятия боевого духа. Обратно — раненых красноармейцев и командиров.
Самолеты эти против истребителей люфтваффе были беззащитны. Но спасали их малая скорость, возможность маневрировать у самой земли, полеты под кронами деревьев и даже ниже. Именно так летали молодые лейтенанты Арбузов, Потапов, Охрименко из 674-го легкобомбардировочного полка, которым командовал майор Сонин.
Особо отличался командир эскадрильи Чиханков, тоже лейтенант — ходовое звание для военного пилота, до третьего кубаря они, как правило, не доживали. Чиханков до войны был в Кемерове начальником аэроклуба, еще тогда летал на У-2, знал эту машину, по шутливому выражению боевых товарищей, как пророк Илья небесную колесницу. В полеты вместо штурмана брал он с собою Колю Суханова, авиамеханика.
— Как выйду на костры, сбросишь на огонь мешки с сухарями, — говорил Николаю.
— Дело привычное, — отзывался механик. — Сброшу, конечно…
На этот раз грузились они на аэродроме в Крестцах, четыре мешка сухарей взяли, по два на каждое крыло, привязали их к расчалкам так, чтоб Суханов мог, дернув за веревку, освободить груз мгновенно.
— Наши жизни, Николай, равны двум мешкам сухарей, — усмехнулся Чиханков. — И если ты прохлопаешь, а мешки упадут в болото, я тебя самого заставлю прыгать вниз. Сойдешь голодающим ребятам из Второй ударной заместо пайка. Вон ты какой упитанный…
Чиханков не знал, что от себя Николай еще один паек приготовил — холщовый мешочек с патронами для пистолета ТТ. «Сброшу его на костры, авось кто и подберет, пригодятся „жёлуди“ кому-нибудь из командиров», — думал Суханов.
Когда подошли к кольцу окружения, немцы подняли такую стрельбу, что она заглушила звук двигателя. Перкаль, спецматерию такую, которой был обшит самолетик, прорвало пулями всюду, уже куски ее стали задираться от встречного ветра. На чем только летели — неизвестно. Но сбросили сухари, тут же Коля и мешочек кинул. Чиханков развернул машину и снова потянул фанерно-матерчатый «кукурузник» до дому, до хаты… Там, в Крестцах, другие мешки с сухарями их дожидались.
Так и летали. И всего за эти дни, пока пехота с танкистами вызволяли 2-ю ударную из окружения, перевезли к ней через линию фронта 1700 тонн различных грузов. Для целой армии не густо, но для продления агонии хватит.
…Сама 2-я ударная не прекращала боев на рубеже Ольховка — река Рогавка — Финев Луг. Сюда теперь отошли ее боевые части. Но 14 июня противник поднажал и вытеснил русских из Финева Луга и зашел в тыл 327-й дивизии генерал-майора Антюфеева.
Потеряв Финев Луг, командарм Власов понял, что не имеет смысла теперь удерживать прежнюю линию обороны, и приказал войскам сместиться на промежуточный рубеж. Он проходил по ручью Омутному, на берегах которого Иван Никонов нашел и съел лягушачью икру, и через Глухую Кересть. Надо было удержаться здесь, чтобы защитить тылы армии, где скопились техника и тяжелая артиллерия на машинной тяге. Ждали бензовозов с востока. Да и посадочная площадка в Новой Керести продолжала пусть и крохами, но кормить армию, малую толику раненых вывозить.
А враг продолжал наращивать натиск, учащал атаки, гнал к месту боев новые подкрепления. Теперь его группировка здесь имела полных четыре пехотных дивизии, не считая полусотни танков.
Казалось, откуда брать силы бойцам и командирам 2-й ударной, чтобы, изнывая в муках голода, истекая потом в июньскую жару в зимнем обмундировании, продолжать драться с превосходящими силами противника? Они отражали атаки, экономя патроны и гранаты, нередко переходя в штыковой бой. Только с 9 по 13 июня полки 92-й дивизии полковника Ларичева уничтожили тысячу двести гитлеровских солдат, да еще и восемнадцать танков впридачу, и четыре самолета… На других участках урон у противника был не меньшим. И немецкое командование решило изменить тактику. По фронту оно усилило удары артиллерии и авиации, а в стыки между флангами принялось засылать группы автоматчиков, усиленных легкими минометными установками.
Правда, и к этой тактике приспособились наши воины. Отлавливали лазутчиков, обороняли от них штабы, маневрировали в лесу, среди болот. Но с воздуха круглые сутки расстреливали бойцов «юнкерсы», спасения от них не было никакого, при бомбежках выводили из строя оставшиеся еще пушки и минометы. И тогда штаб 2-й ударной поставил дивизиям и бригадам задачу: к 22 июня отойти к новому рубежу обороны. Он проходил по реке Кересть.
… — Тебя в штаб вызывают, подруга, — сказала Марьяне военфельдшер Попова, аптечная начальница. — Сам товарищ Ососков кличет.
Кличет так кличет, надо идти. Пришла Марьяна к командиру медсанбата.
— Срочно собирайся, Караваева, — приказал ей Ососков, — и двигай в штаб.
— Кому это я в дивизии понадобилась? — не по-строевому спросила Марьяна.
— Бери выше, старшина, — усмехнулся комбат. — Тебя в штаб армии требуют, к самому товарищу Зуеву. Явишься к нему и доложишь лично дивизионному комиссару.
— А комиссар не заругается? — спросила Марьяна.
Ососков подозрительно оглядел молодую женщину.
— Ас чего это он должен ругаться? К тебе у нас никаких претензий нет. Вон недавно корреспондент из «Отваги» тобой интересовался, интервью брал.
— Брал, — согласилась Марьяна. — Обо всем расспрашивал…
«С чего бы это меня так высоко вызывают?» — думала она, ничего толкового так и не сообразив.
Штаб армии находился теперь неподалеку от КП 46-й дивизии. Когда Караваева приблизилась к землянке штаба армии, оттуда вышел высокий генерал в роговых очках, с тремя звездами на петлицах. Она сразу догадалась, что это Власов, московский герой, о нем рассказы ходили, дескать, строгий, но к простому красноармейцу уважительный.
Марьяна вытянулась и замерла, руку, как положено, к пилотке, удалось ей недавно сменить шапку- ушанку.
Генерал прошел совсем близко, несколько удивленно покосился на сестру милосердия, она ему едва до груди доставала, на приветствие козырнул небрежно. Марьяна заметила рябинки на лице командарма, глаза сквозь сильные стекла очков казались странно глубокими, будто смотрел на нее генерал Власов из глубины черепа.
Марьяне стало жутковато. Но едва командарм миновал ее, она тут же себя обругала. «И чего ты перелякалась, подружка? — сказала она себе. — Разве забыла, как говаривала мама: никто над человеком силы не имеет, если он сам эту силу для себя не придумает…»
— Заходи, заходи, голубушка, и садись, — приветливо встретил Марьяну комиссар Зуев.
Он сидел за столом и писал политдонесение в политуправление фронта. «Сегодня авиация продовольствия не доставила. На 19 июня 1942 года ни одного грамма продовольствия. Многие бойцы выбыли из строя от истощения… Срочно шлите продукты и боеприпасы!»
Марьяна присела, забыв даже, что надо доложить комиссару, видимо, оттого, что встретил ее Зуев по-домашнему. Увидела фотографию девушки в рамочке над столом, спросила:
— Дочка ваша, товарищ дивизионный комиссар?
Зуев удивленно глянул на сестру, улыбнулся:
— Молод я для таких дочек, Марьяна… Два сына у меня. А это — Таня. Разве не читала о ней очерк в «Правде»? Партизанка, героиня… Немцы ее замучили в Подмосковье.
— И у меня два сына, — просто сказала Марьяна.
— Я знаю, — кивнул Иван Васильевич, как-то деловито глянул на ее живот, и Марьяна покраснела.
«И про это ему известно! — подумала она. — Неспроста меня вызвали…»
— Хотим тебе боевое поручение дать, — заговорил Зуев. — По твоей медицинской части… Надо вывезти двух летчиков в тыл, старшего лейтенанта Родионова и старшего сержанта Суханова. Они нас с воздуха кормили, но были ранены на земле. Ночью придет самолет. Еще и бумаги важные повезешь. Начальство твое обо всем знает, Собирайся в дорогу. И береги себя…
Тут он снова странно посмотрел на нее, и молодая женщина поняла, что Смолина рассказала комбату, тот доложил выше…
