рано. Попробуем при свечах.
25 июля, воскресенье.
08-10. Одну ночь я в саду отоспал… Где-то около часу проснулся и с полчаса бодрствовал, чтобы окончательно проснуться в начале седьмого.
Ночью шел дождь, но я ничего не слышал. Зато как приятно рвать с ветки облитую водой, покрытую крупными каплями вишню!
Читал «Дневники Берии», затем доклад Нины Андреевой «Антисталинизм — троянский конь в коммунистическом движении второй половины XX века». Она прислала мне три собственные работы, а я их взял с собой в Саратов.
Кое-что можно использовать в романе «Страшный Суд».
08-30. Доклад Н. А. Андреевой прочитал. Тут есть над чем подумать, а уж в «Суде» кое-какие идеи использую, это точно… Но пора писать и собственно роман!
19-50. Сегодня немного поработал, пока на 245-й странице. Описываю положение на афгано- таджикской границе. Появился полковник Чингиз Темучинов, он и есть Чингиз-хан, но я этого не знаю пока…
Глава эта кажется мне скучноватой, но внести некую раскладку сил необходимо. Сейчас разговор наш прервется сообщением: прорвана граница, и толпы душманов устремились в Таджикистан резать шурави.
26 июля, понедельник.
05-20. Вторая ночь миновала… Она была осложнена тем, что в девятом уже часу вечера я хлопнул кружку молока с хлебом, потому и проснулся в первом часу ночи.
А читать «Дневники Берии» прекратил в 21–20. Вполне естественно, что ровно в пять утра я окончательно проснулся, готовый к работе над романом.
Можно было бы сказать, что ложусь спать и встаю с петухами, но петухов здесь не слышно, хотя птицы уже поют. Солнца, правда, пока не видно, но мое оконце как раз выходит в ту сторону, и света вполне достаточно, чтобы видеть вот эти, написанные мною для разгона страницы.
07-00. Закончил таджикскую главу, введя Чингиз-хана и его внука Батыя, потом потяпал сорняки, размялся, поклевал вишню и пожевал почти готовые уже к употреблению абрикосы.
Вот размышляю: рвануть мне новую, курильскую главу или позавтракать… Во всяком случае, первые фразы сочинить стоит, задать подсознанию работу, пусть возникают эпизоды, происходящие на другом краю света.
12-12. Валяюсь под солнцем на песке, целая куча его разместилась посередине двора. Как хорошо никого не видеть и молчать с пяти утра! И ни в какие редакции ехать не хочется, отсидеть бы в заточении до субботы, сесть в поезд и — домой.
Но как можно больше продвинуться в романе… А сейчас я читал записи, сделанные во время полета в Буэнос-Айрес и Монтевидео, во время пребывания там. Забыл включить их во «Вторжение», ведь роман я писал в той южноамериканской жизни.
Вновь и вновь всматривался я в странную Веру и различал в ней всех женщин, которых знал и любил на собственном веку. В ней возникала вдруг рыженькая скромница Мила Титова, которую я преследовал подростковой любовью пятиклассника в тихом Моздоке, и угадывалась вдруг темноволосая красавица из Южно-Сахалинска Раиса Даунова, в нее я влюбился будучи курсантом мореходного училища.
В загадочной Вере было и нечто от Людмилы Гомберг и безотказной питерской Нонны, которую я ласково звал «цыпленком», она так напоминала пушистой желтой головкой это невинное создание.
И разве не испытываю чувство благодарности к славной Таисье Петровой, к удивительно доброй девушке из псковского села, которая жила в заводском общежитии напротив Ленинградской мореходки? Или к зрелой уже Ирине из бухты Провидения, в которую лавинообразно, тайфунно влюбился салага-штурманец с гидрографического судна «Темп»?
Бывали, не без того, романы у меня с крутыми женщинами, но только теплые чувства, светлые воспоминания о слабом поле сохранил автор сих строк, о тех, конечно, кого он приблизил, или его приблизили, какая, в сущности, разница!
Надо ли утверждать в этой исповеди перед самим собой, до остального мне нет дела, что вершиной чувства к Женщине вообще была тезка загадочной Веры.
Абы с кем попало, как говорится, не просоюзничаешь более трети века. Хотя… Бывает, живут в нелюбви и дольше, только это не для меня. Я и сам достаточно крутой парняга, не стал бы терпеть и притворяться, если бы что не по мне.
Не раз и не два я размышлял: почему мне боги подарили Веру? Ту, разумеется, что пришла под занавес и готовилась уйти к Стасу Гагарину… Тьфу ты! Черт… Она же ко мне и уходит, волосан ты хренов!
Да, но у тебя ее не будет, — возразил я себе. — Она уходит к другому Гагарину…
— Ну и что, эгоист ты несчастный?! У Стаса нет никого, а у тебя остается настоящая Вера, в которой ты всю жизнь души не чаял и любишь как и тридцать лет назад.
Настоящая?! Это слово потрясло и успокоило меня. Настоящая… Вырвалось будто случайно, а вовсе к месту, и тут же расставило акценты.
Я вспомнил, как то ли в шутку, то ли всерьез мечтал о нескольких женах сразу, под одной, так сказать, крышей, а еще раньше, мальчишкой, воображал о том, чтобы родилось у меня пятьсот сыновей. Да-да, пятьсот, я не оговорился…
А мои стихи с лозунгом-призывом: «Я хочу, чтоб земля от меня забеременела!»?
Родиться христианином мне не довелось, я жил, пусть и в безбожной, но христианской стране, и общество не оценило бы моих устремлений. Впрочем, и Вера настоящая не приняла бы подобный расклад. Никогда не оскорбляла меня незаслуженной ревностью, великая ей благодарность за это, но вряд ли ужилась бы у одной плиты со второй, третьей и так далее молодой женой. Байбише — старшей жены — из Веры не сотворишь… Н-да.
28 июля, среда.
08-00. До хрена уже написал романного, и потому пороху вчера на записи в дневник уже недостало.
Погожу пока. Четвертая ночь в саду прошла спокойно. В 05–00 был на огороде и тяпал сорняки, дабы малость размяться.
Во вторник ездили с Александром Васильевичем в «Саратовские вести». Познакомился с ответственным секретарем, местным поэтом, Владимиром Федоровичем Бойко.
10-17. С девяти часов валяюсь на песке и читаю булгаковского «Мастера». Пойду еще раз окачусь водой из бочки и полежу с полчаса, теперь уже вверх пузом.
13-30. Сейчас подумал, что вымышленные сочинители «Дневников Берии» сущие козлы. Зачем изготавливать фальшивку, рискуя стать объектом внимания и КГБ, и ЦРУ? Проще использовать мой метод и вызвать Берию с Того Света…
Куда интереснее, проще, а главное — безопаснее!
21-20. Если зажечь две свечи и поставить их слева и справа от блокнота или стопки бумаги, то вполне можно писать роман и записывать что угодно в дневник, что я с успехом и делаю сейчас.
Хозяева мои уехали поздно, уже около восьми. Юсов поливал огурцы и протчее из шланга, сегодня воду дали.
Потом я подменил его, хотя батяня Колин ворчал, мол, не справишься, не сумеешь…
Вообще, сват мой — зануда первостепенная. Признаюсь, я бываю порою занудлив, но не до такой же степени.
Все ему не так, все ему не по духу…
Сегодня окончательно раскусил его.
