— Спички для этой цели куда лучше, — невозмутимо сообщил он Бойду, несколько оторопевшему от наглого поведения бывшего нациста.
— Так вот, мистер Хортен… Я не согласен с вами. Это как посмотреть. Могу передать вам досье на пятьдесят агентов. Связь с ними не устанавливалась с тех пор, как мы ушли из России. Допускаю — кого-то нет в живых, кто-то попался по другим мотивам. Но большая часть моих людей сохранилась, агенты волею судьбы оказались в длительной консервации. Тем лучше… Более сильным окажется психологический эффект, когда они узнают о том, что у них новый хозяин.
— Мне хотелось бы взглянуть на ваши документы, — сказал Малютка Джек. — Согласитесь: вы не совсем обычный клиент нашей фирмы.
— Ради бога! — воскликнул Вальдорф и нарочито ленивым жестом извлек из кармана пиджака бумажник.
Майор Бойд позвонил. В кабинет вошел подтянутый молодой клерк в строгом костюме. Он принял документы, переданные шефом, и молча удалился.
— Где находится ваш товар? — спросил Хортен-младший.
— В России, — ответил Вальдорф.
— Я имею в виду документы…
— Именно они и находятся там.
— Поясните.
— Извольте… Это было в сорок четвертом. Под ударами русских армий мы уходили на Запад, покидали последние наши опорные пункты. К тому времени я получил новое назначение, но сдать дела своему заместителю не успел.
— Его имя?
— Оберштурмфюрер Конрад Жилински. Большой знаток русского языка, специалист по России, мы перетащили его к себе из абвера. Он и занимался в основном вербовкой агентуры.
— Продолжайте, мистер Вальдорф.
— Поскольку я как бы перестал быть начальником для Конрада, эвакуацией распоряжался он. Ему и надлежало выехать в тыл вместе с документами Легоньковского управления службы безопасности, прихватив в первую очередь переносной сейф, в котором хранились агентурные досье. И архив прибыл… Не было с ним только этого сейфа и самого оберштурмфюрера.
— Попал в плен к русским?
— Нет. Колонна оказалась под налетом русских штурмовиков… Свидетельства противоречивые. Одни утверждали, что «оппель-капитан» Конрада Жилински разбомбило, другие показывали, будто в начале бомбежки он свернул на боковую дорогу и сумел уйти. Но в расположении наших частей так и не появился. Я доложил руководству о его гибели.
— Что же дальше? — спросил Хортен-младший.
— А теперь мне стало известно, что Конрад сумел спастись. Что там с ним произошло — не знаю. Но мой бывший заместитель преспокойно живет в России под вымышленной фамилией и даже благоденствует.
— Его координаты?
— Стоп, мистер Хортен. Мы еще не оговорили условий. На Конрада выведу вас я. Без меня вам ничего не удастся сделать. Скажу только, что его достаточно четко опознал наш общий с ним сослуживец, который ездил как турист из ФРГ в Россию.
— А сейф? Вы уверены, что сейф не попал в руки советских контрразведчиков?
— Уверен. Но карты раскрою не раньше, чем получу от вашей фирмы аванс. Ведь я тоже профессионал, херр майор.
VII
Ветер дул от моря. Он бесцеремонно трепал белое платье вокруг стройных ног девушки, стоявшей у мольберта, но юная художница не обращала внимания на ветер, она пыталась поймать необъятное море и перенести его в клетку — холст, закрепить его там и подарить потом другим людям, которые увидят море ее глазами.
— Пойдем посмотрим? — предложил Андрей. — Как там у нее все получается… Море с берега.
— И думать не смей, — строго остановила его Ирина. — Человек работает, а ты… Не любят художники, когда такие зеваки, как твоя милость, стоят у них за спинами и глазеют. Да еще замечания отпускают.
— Да ладно тебе, Ириша, — попытался оправдаться Андрей Балашев. — Подумал, что тебе будет интересно, вот и… Не хочешь — не надо, только и всего.
— Не понял ты, — махнула рукой Ирина. — Нетворческая душа у тебя, Андрей.
— Это почему же? — обиделся парень. — А у тебя, значит творческая? Извини, но оба мы с тобой «маркоши», так сказать «клоподавы»… Только ты на берегу стучишь ключом, а я из судовой рубки своего «Мурманца» тебе отвечаю. Профессии одинаковые, а души разные… Так не бывает.
— Еще как бывает, Андрейка, — улыбнулась Ирина. — Но ты не бери в голову. Я тебя люблю таким, каков ты есть. Люблю утром и вечером, ночью и днем.
— А сейчас?
— Тоже люблю!
Андрей бросился к Ирине, схватил ее в охапку, поцеловал, затем подхватил на руки и побежал вдоль уреза воды, споткнулся, и оба они, хохоча, упали в море.
— Что-то аппетит разыгрался, — сказала Ирина.
Она отжала мокрое платье, повесила на куст, сама легла на горячий песок, лукаво поглядывая на примостившегося Андрея. — Чем кормить меня будешь, морской рыцарь?
— Хотел ведь взять с собой бутерброды, — проворчал Балашев. — И в термос компот ледяной из холодильника залил. А тут твой звонок… «Жду, мол, напротив дома». Растерялся, не поверишь, в жар бросило, выскочил из квартиры. И все так и осталось в кухне.
— Может быть, к отцу заглянем? — предложила Ирина. — Тут ведь недалеко… На шхуне нас накормят по-царски.
Андрей Балашев поморщился.
— Ты прости меня, Ириша… Но… Как бы тебе сказать… Не люблю я бывать с тобою на шхуне. Чувствую: не по душе я Никите Авдеевичу, не любит он меня. Почему — не знаю, как сейчас модно говорить, психологическая у нас несовместимость.
— Любит — не любит, — рассердилась Ирина. — Ты прямо как лепестки ромашки обрываешь, Андрейка.
Радист спасательного судна «Мурманец» беспомощно пожал плечами и смущенно улыбнулся. Здоровенный парень, боксер, бывший десантник — он чувствовал себя сущим ребенком в присутствии Ирины Мордвиненко, коллеги с морского радиоцентра.
— Чудачок ты мой, чудачок, — ласково улыбаясь, проговорила Ирина, и Балашев заулыбался тоже. — Растерялся, термос с компотом забыл… И на шхуну не хочешь.
— Не хочу, — подтвердил Андрей.
— Тогда мы отправимся ко мне в гости.
— К тебе?
— А что? Никиту Авдеевича не бойся. Во-первых, отец у меня добрейшей души человек. И вовсе не относится к тебе так свирепо, как ты сейчас изобразил. А во-вторых, сегодня утром он уехал и вернется только завтра. К нему дружок фронтовой прибыл, ветеран войны. Вот отец и решил повозить его по нашим окрестностям, достопримечательности показать. Тем более, что они и воевали в этих местах. Ну что? Принимаешь предложение?
— Принимаю, — несколько поколебавшись, согласился радист.
— Тогда пошли… До трамвайной остановки километра два. И я умру голодной смертью по дороге, если
