Перо динозавра

девочке набор из яблочных долек, дыни, очищенных мандаринов, трех жевательных конфет и разных орехов. Пока Лили осматривала угощение, Улла Бодельсен принесла ящик с игрушками, на который Лили с интересом набросилась.

— Угощайтесь, — сказала Улла Бодельсен Анне, кивнув на стол. — Я сейчас кое-что принесу.

Анна разрезала булочку и налила молока в чай. Интересно, Сесилье тоже станет такой в старости? Такой, как Магги? Такой, как Улла Бодельсен? Полной энергии и жизненных сил, несмотря на то что время истекает? Анне сложно было это представить.

Улла вернулась с белым конвертом в руках и положила его на журнальный столик. Они пили чай и говорили о коммунах в Брендерупе, которые сейчас или снесли, или перестроили до неузнаваемости. Они обнаружили какую-то школьную учительницу Анны, которая, как оказалось, вышла замуж за племянника Уллы Бодельсен. Вдруг она сказала, глядя на Анну:

— Этот конверт для вас. Я не совсем уловила, в чем дело, и… — она поколебалась, — вы не должны мне ничего объяснять, если не хотите. Я все пойму, — она помолчала и нерешительно продолжила: — Я не помню, чтобы когда-то раньше вас видела. Но вчера, после нашего разговора, я просмотрела свои ящики, — она указала на обеденный стол в гостиной, на котором стояли четыре картонных ящика с металлическими краями. — Я все прокручивала в голове наш разговор и на дне третьего ящика нашла фотографию. Их там сотни, если не тысячи. Фотографии детей и их родителей, снятые за все годы моей работы патронажной сестрой. Так вот, среди них оказалась фотография того отца, которого я помнила, и ребенка — Йенса и… Сары. Я подозревала, что эта фотография существует, и вот нашла, — сказала Улла Бодельсен, глядя в сторону. — Та патронажная сестра, которая вела семью сразу после рождения, переехала в Гренландию, потому что ее муж получил там работу, так что семья перешла ко мне, когда Саре было около семи месяцев. У матери что-то случилось со спиной во время родов, и с тех пор ее мучили ужасные боли. Ее несколько раз оперировали, она подолгу лежала в больнице, и когда я навещала ребенка, отец всегда был с дочерью один.

— Существует какая-то папка с записями? Вы же записывали тогда что-то о… Саре?

— Да, я именно об этом и подумала вчера вечером. Я вспомнила вдруг, что журнал исчез, — без выражения сказала Улла Бодельсен. — Я начала работать с этой семьей, как раз когда нас передали в ведение медицинского училища в Оденсе, и в результате этого царил ужасный беспорядок. Перед первым моим визитом в эту семью я пыталась найти журнал, но он как сквозь землю провалился. Я рассказала об этом коллеге, и она уверила меня, что моя предшественница наверняка оставила его в семье, предупредив, чтобы журнал передали новой патронажной сестре. Но когда я спросила про журнал, отец сказал, что ему никто ничего не давал, так это и заглохло. Сара хорошо развивалась и набирала вес, ничего больше меня и не интересовало. Во время моего, как я считала тогда — предпоследнего, визита, когда девочке было около девяти месяцев, Йенс, ликуя, рассказал мне хорошую новость. Его жену только что снова прооперировали в какой-то частной клинике, кажется в Англии, что ли, и на этот раз все прошло удачно. В тот день он и дал мне фотографию, — Улла Бодельсен кивнула на конверт. — Я ушла растроганная. И с радостью предвкушала, как снова проведаю эту семью через три месяца и наконец встречусь с мамой Сары. Я надеялась, что все у них сложится хорошо. Но больше я их не видела. Йенс позвонил и попросил больше не приходить.

— И вам так никогда не объяснили почему?

— Нет, — ответила Улла. — Жизнь продолжалась. Новые дети, новые судьбы.

— А та первая патронажная сестра… как ее звали? — спросила Анна.

— Грете Нюгор. Она умерла. Там, в Гренландии. Я видела сообщение о ее смерти в газете «Стифтен» три года назад.

Анна покосилась на конверт.

— Откройте конверт, Анна, — мягко сказала Улла Бодельсен.

Анна дрожащей рукой потянулась за ним. Сейчас мне конец, подумала она, открывая конверт и осторожно вытягивая фотографию. Снимок лежал изображением вниз.

«Йенс и Сара Белла Нор, сентябрь, 1978 год», было написано на обороте. Анна уставилась на надпись. Потом перевернула фотографию. Краски немного потускнели, но только самую малость. На фоне стены с тканевыми обоями и части выкрашенного в коричневый цвет окна сидели двое. Очень молодой Йенс с бородой и густейшей шевелюрой. Он смотрел в камеру, губы криво улыбались, но взгляд был темный и скорбный. На коленях он держал маленькую девочку в сарафане и подгузнике. Она была точной копией Лили. По щекам Анны покатились слезы.

— Нет никакого сомнения, — осторожно сказала Улла Бодельсен. — Они похожи друг на друга как две капли воды, — она проникновенно посмотрела на Анну. — И клянусь своей профессией — эту девочку на фотографии, — она указала пальцем, — звали Сарой. Может быть, это вы, но в таком случае вас когда-то звали Сарой. Иначе я никогда не написала бы это на обороте фотографии. Я всегда была очень аккуратна в таких вещах.

Улла Бодельсен поднялась со своего места и села рядом с Анной. Лили была полностью поглощена игрой под обеденным столом, где она выставила медвежат и кукол в длинный ряд. Анна хотела подняться, но вместо этого прижалась к Улле Бодельсен, и та обняла ее своими сильными старыми руками.

Ей не хотелось уходить, но Лили начала тереть глаза, и Анна решила прощаться. Она положила конверт с фотографией в сумку, надела на Лили комбинезон и обняла Уллу Бодельсен. Слов между ними было сказано мало. Анна сказала «спасибо», и старушка ответила «берегите себя». Лили захотела, чтобы ее несли на руках, и пока они дошли до поезда, Лили уснула, а Анна взмокла. Она уложила Лили на двух сиденьях, расстегнула «молнию» на ее комбинезоне и купила большую чашку чая с молоком. Внезапно для самой себя, не успев обдумать это до конца, она набрала телефон Йенса.

— Йенс, — ответил он уставшим голосом.

— Это я, пап, — сказала Анна.

— Привет, моя хорошая, — вяло ответил он.

— Почему вы мне не звоните? — спросила она так сдержанно, как только могла. — Вы что, решили вступить в сговор против своей единственной дочери? — она сделала ударение на слове «единственной».

— Анна, — сказал Йенс. — Я звонил тебе неоднократно, но ты же не берешь трубку. Ты глупо себя ведешь, Анна, правда. Зачем ты кричишь на маму и ругаешь меня на чем свет стоит? Мы просто пытаемся тебе помочь. Мы прекрасно знаем, что тебе сейчас тяжело, и мы с Сесилье считаем, что это совершенный идиотизм, что Лили не живет у нас, у Сесилье, эти несколько оставшихся недель. Но это твой ребенок, мы же не можем принимать за тебя решения, правда? Мы просто этого не понимаем. Для малышки гораздо лучше быть там, где есть силы ею заниматься, — ты разве не согласна, Анна? Но если ты не хочешь… — он явно готов был продолжать, если бы Анна его не остановила.

— Папа, ты знаешь, что я тебя люблю, — хрипло сказала она. — Но ты тряпка, — она не могла больше сдерживать слез. — Все, что говорит и делает Сесилье, — это всегда истина в последней инстанции, согласись, что это так. А нам с Лили сейчас нужно отделиться от Сесилье, я думаю, ты сам это прекрасно знаешь. Я была так несчастна из-за всей этой истории с Томасом последние два года, и я не знаю, как бы я справилась без вашей помощи. Но теперь вы должны перестать вмешиваться в нашу жизнь. Оба. Мы с Лили хотим жить семьей, мама с дочерью. Да, Йенс, мы маленькая семья, но это не значит, что мы чем-то хуже других семей. И вы должны оставить нас в покое. Вы можете быть бабушкой и дедушкой, приходить по воскресеньям с пакетом конфет и забирать ее к себе на летние каникулы. Но Лили моя дочка, и я хорошая мама. Не идеальная, но я хочу ею стать. Ты понимаешь? — она так старалась говорить сдержанно, что шипела. На том конце трубки было тихо.

— Я никогда не понимал, почему ты такая агрессивная, — обиженно сказал он.

— Кто такая Сара Белла? — ударила она наотмашь.

— Что? — Йенс переместил трубку, и Анна представила, что он сначала лежал на диване, а теперь сел с трубкой в руках.

— Кто такая Сара? Это я, правда ведь? Когда я была маленькой, меня звали Сара, да? Почему? Вы просто психи, вот вы кто!