удержало ее от того, чтобы открыть ему больше, чем ему нужно было знать в данный момент. Она задержалась с ответом, который прозвучал довольно холодно и вызвал у Донна еще больше недоверия.
– Вопросы личные. Если ответы будут касаться вас, я вам сразу сообщу.
К изумлению моряков, стоявших неподалеку и слышавших их разговор, они целую минуту смотрели друг на друга. Низкое мнение Донна о женщинах было общеизвестно, и видеть его защищающимся от Кортни Фарроу – и, похоже, проигрывающим – было необычно.
– Итак, – сердито заявила Кортни, – вы отвяжете его и приведете ко мне в каюту, или...
– Я его отвяжу, – ворчливо буркнул Донн. – И незачем так раздувать ноздри. Я его отвяжу. Я даже лично приведу его к вам. Но если я узнаю, что ваши вопросы имеют какое-то отношение к тому, что спрятано в его модных бриджах, я сам выпорю вас!
Чтобы сгладить грубость шутки, Донн быстро ушел, оставив ее стоять с открытым ртом посреди палубы. Она поняла, что совершила ошибку, уклоняясь от ответов на его вопросы. Почему она не посвятила Дэви в свои секреты? Почему не рассказала Шо о предупреждении Сигрема? И почему продолжает лгать, защищая Баллантайна?
Кортни торопливо вернулась в капитанскую каюту. Очищенный от последствий сражения пол представлял собой широкий простор для движений, и она довела себя до такого состояния, что уже готова была отказаться от встречи с Баллантайном, но в этот момент услышала медленные шаги в коридоре.
Она распахнула дверь и увидела измученную, промокшую тень мужчины.
– Вот он, – без всякой необходимости доложил Донн и, не ожидая от Кортни кивка, втолкнул Баллантайна в дверь. – Образцовый янки, гордость нации, лучший из всех, кого я когда-либо знал.
Разорванная в клочья, мокрая одежда Баллантайна обтягивала мускулы, которые свело судорогой от внезапного тепла; его волосы прилипли ко лбу и шее; запястья были ободраны, и свежая кровь пропитывала веревки, связывавшие их вместе. Еще один кусок веревки тянулся от кистей рук к цепям на лодыжках, не давая Баллантайну возможности отвести руки больше чем на дюйм от туловища и позволяя передвигаться только маленькими шаркающими шажками. Хотя он стоял не поднимая глаз, Кортни чувствовала, что он просто сдерживает ярость, а вовсе не признает свое поражение.
«Как чувствуете себя, Янки, когда вас унижают и заставляют стоять в собственном дерьме, а кто-то чистый и сытый злорадно торжествует?» – хотелось спросить ей.
– Благодарю вас, Дэви, – тихо проговорила Кортни. – Можете оставить нас.
– Одних? – Седеющие брови взлетели вверх.
– Да, одних! Если хотите, можете встать снаружи и прижать ухо к двери, но я буду разговаривать с ним одна!
Несколько мгновений Донн яростно жевал и, скривив рот, уже собрался выплюнуть табак, но строгий взгляд Кортни остановил его, и он с шумом проглотил слюну, а потом пристально посмотрел на Баллантайна.
– Чертовски верно, мисс, я буду за дверью. И если только я узнаю, что вы валяете дурака, я доберусь до ваших потрохов, как голодная акула.
Баллантайне поднял головы, а Донн зашагал к двери и, бормоча проклятия, захлопнул ее за собой.
Кортни медленно выдохнула. Баллантайн наконец встретился с ней взглядом, и она поняла, что ее мнение было верным. Его веки покраснели от боли и усталости, под глазами лежали свинцово-серые тени, но в глубине глаз горела яростная ненависть.
Она не могла понять, насколько серьезно он ранен. Кроме многочисленных синяков и царапин, у Баллантайна была рана над глазом – отвратительная глубокая борозда до самой кости, которая, должно быть, причиняла ему адскую боль. Его лицо горело то ли от ярости, то ли от лихорадки, Кортни не могла сказать точно, и ей пришлось побороть инстинктивное желание развязать ему руки, усадить на стул и обработать раны.
– Мы, Янки, похоже, по-разному провели ночь, – тихо произнесла она, заставляя свой голос звучать самодовольно.
Баллантайн никак не отреагировал, и только по едва заметному дрожанию веревки, связывающей его кисти, Кортни поняла, что он слышал то, что она сказала.
– Очевидно, вы не в состоянии оценить юмор всего происшедшего, – снова заговорила она и подошла к разбитому иллюминатору. Ей хотелось, чтобы ветер принес в каюту немного прохлады. Ее щеки горели, кровь кипела, но будь она проклята, если даст возможность Янки заметить у нее хоть один признак слабости. – Мне кажется весьма забавным, что теперь наше положение диаметрально противоположно тому, которое было всего несколько коротких дней назад. Я победитель, вы побежденный. Неужели вам совсем нечего сказать? Нет желания просить пощады у отчаянных корсаров-головорезов, над которыми вы совсем недавно глумились? Я предупреждала, что вы недооцениваете нас, Янки. Я предупреждала вас, что мы отомстим, чего бы это нам ни стоило.
– Я рад, что вы не пострадали во время сражения. – Баллантайн говорил таким тихим голосом, что Кортни с трудом расслышала его слова.
– Трудно поверить, что вас это очень беспокоило. – Кортни взглянула в тусклые серые глаза, не понимая, горечь или сарказм заставляли его говорить об этом.
– «Беспокоило», вероятно, слишком сильно сказано, – охотно согласился он. – Больше подходит «интересовало»... Хотя говорят, что кошки всегда приземляются на четыре лапы. Ваш характер и прирожденное чутье обеспечат вам девять жизней. Нет, пожалуй, я не удивлен, что вы все это благополучно пережили.
– Ваше собственное спасение совершенно удивительно в свете того, что могло с вами случиться. – Густая краска прилила к щекам Кортни, и голос дрогнул вопреки ее намерению держаться невозмутимо. – Я слышала о вашей вчерашней стычке с капитаном Шо на палубе, и меня удивило, что он застрелил не вас, а другого моряка.
Адриан почувствовал в глубине горла горячую, металлическую горечь лихорадки. Ему хотелось освободить руки и смахнуть капли пота, катившиеся по вискам, или, презрев свою гордость, попросить хоть
