стоит ли обращать на них внимание». «В нашей работе нет мелочей, — неустанно доказывал он коллегам. — Отсутствие раздевалки, когда приходится вешать пальто в комнатах, или скверная пища в столовой тоже могут негативно влиять на творческий процесс». Недаром больше других доставалось от Мясищева хозяйственникам.
Кстати, о раздевалке. Ее в институте в самом деле не было, что сразу бросилось в глаза Владимиру Михайловичу. Он распорядился немедленно сделать ее и всегда оставлял здесь пальто или плащ, не пользуясь платяным шкафом в кабинете.
Без проволочек он начал перестраивать приемную, чем озадачил некоторых сотрудников. «Наверное, шеф делает себе хоромы», — решили они. Перестройка закончилась, и всем стало ясно — меньше всего начальник думал о собственных удобствах. Освободившееся помещение он переоборудовал для встреч с руководителями авиационных фирм, с высшим комсоставом ВВС. На таких, зачастую многочисленных, встречах обсуждались и решались важные вопросы, и Мясищев хотел создать людям определенный комфорт.
На посту начальника ЦАГИ Мясищев отметил свое шестидесятилетие. Он получил поздравления от десятков организаций, сотен людей. Родина по достоинству оценила его заслуги, наградив орденом Ленина. В год своего юбилея Владимир Михайлович вновь стал депутатом Верховного Совета СССР.
Удивительно: груз лет словно не коснулся его. Прямая фигура, слегка тронутые инеем аккуратно причесанные волосы, прежний шаг на почти не сгибаемых в коленях ногах, прежние манеры, одним нравящиеся, других настораживающие, некоторая замкнутость, чопорность, жесты, скорее подходящие артисту на сцене, — и деловитость, превосходные организаторские качества, умение пробудить в людях творческую энергию.
Человек за семью печатями — так охарактеризовал Мясищева один из его близких знакомых (я едва не сказал «товарищей», но вовремя одумался: товарищей в принятом смысле слова у Владимира Михайловича не было, то есть ни перед кем он не раскрывался полностью и до конца). Чрезвычайная сдержанность скрывала от большинства его истинный характер, душевные порывы. Снять эти печати редко кому удавалось.
Леонид Михайлович Шкадов вспомнил такой эпизод:
«Однажды в конце отпуска я возвращался домой с юга. Во Мценске остановился у автозаправочной станции. Неожиданно увидел Владимира Михайловича, тоже на машине. Я был тогда относительно молод, высоких постов не занимал и не очень хотел «мозолить глаза» неожиданно встретившемуся Мясищеву. Однако тот сам подошел ко мне, поздоровался, стал расспрашивать, об отпуске, а в заключение вдруг спросил, не нужно ли чем помочь. Не скрою, это показалось мне данью приличиям, и не более. Он величина, а я рядовой инженер. Что ему до меня? Узнав его поближе, я понял: предлагать помощь — в характере Мясищева. И можно не сомневаться: если бы я попросил о помощи, он сделал бы все от него зависящее».
…Владимир Михайлович гуляет по садовым дорожкам с песиком из породы такс. Песика зовут Максом (часто в шутку его называют Максом Владимировичем, подчеркивая взаимную привязанность хозяина и собаки). Владимир Михайлович в отлично сшитом комбинезоне из чертовой кожи, красивый, элегантный. Хочется ли ему когда-нибудь сбросить по дачным меркам парадную одежду и обрядиться в простые тренировочные брюки, шорты или обыкновенные шаровары? Кто знает. Даже на даче никто никогда не видел Мясищева неаккуратным. Таким он оставался всегда.
Раз, еще до войны, в гости к Владимиру Михайловичу зашел с женой Глеб Александров, будущий доктор технических наук. В то время Глеб Александров жил в одном подъезде с Мясищевым и был у них в семье своим человеком. Хозяин квартиры сидел за столом в рубашке и в жилете. Увидев Александрова, смутился: «Простите, я не одет…»
Еще работая в ОКБ, Мясищев завел традицию в майские праздники приглашать сослуживцев с семьями к себе домой или, если хорошая погода, на дачу. Владимир Михайлович и Елена Александровна радушно принимали гостей, потчевали домашней снедью, угощали мясищевскими наливками. Шутки, смех, веселье. Куда девались сдержанность и чопорность руководителя! Панцирь исчезал, коллегам являлся будто другой Мясищев, доселе мало знакомый.
Свою дачу Владимир Михайлович очень любил. Здесь в кабинете на втором этаже ему хорошо работалось, а работал он: читал специальную литературу (на восьми языках), писал статьи, обдумывал рождавшиеся идеи — и в выходные дни, во время отпуска. В такие часы домашние старались его не тревожить. Исключение составляла внучка Варя. Дед откладывал журналы и бумаги, сажал Варю к себе на колени и начинал читать сказки. Он копировал голоса героев и обязательно пропускал страшные места. «Ребенку надо читать умно, не пугая», — говорил он близким.
Потом начинались игры. Владимир Михайлович, например, полушутливо воспроизводил обстановку приема у королевы, на котором он с группой советских авиационных специалистов побывал в Англии. В Варе Владимир Михайлович души не чаял, следил за ее воспитанием, иногда сетуя, что она не мальчик и не интересуется авиацией.
На столе у него можно было увидеть не только литературу по самолетам. Он ценил русскую и зарубежную классику, следил по мере возможности за новинками периодики. Среди наиболее близких ему писателей — Лев Толстой, Стефан Цвейг, Маяковский…
Благодаря исключительно общительной Елене Александровне, Мясищев поддерживал добрые отношения со многими деятелями культуры. Его знакомыми были композиторы Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович, Арам Хачатурян, Виссарион Шебалин, Николай Раков, дирижер Самуил Самосуд, балерина Раиса Стручкова, художники Мартирос Сарьян, Кукрыниксы, Анатолий Яр-Кравченко, скульптор Зиновий Виленский… Приезжая с женой в Дом творчества композиторов в Рузе, Владимир Михайлович окунался в непривычную для него обстановку. Интересно было не только ему: интерес представлял и он сам — выдающийся конструктор, Герой Социалистического Труда. Беседы об искусстве и о самолетах могли длиться часами.
С исключительным уважением относясь к любому проявлению таланта, Мясищев все же чувствовал антипатию (порой плохо скрываемую) к так называемым модным музыкантам, артистам, литераторам, пыжившимся представлять собой нечто большее, чем они есть на самом деле. А бездарных людей он оценивал вполне определенно: «Клопы на нашем теле».
В этот период Мясищев часто бывает за границей. Его излюбленное место отдыха — Карловы Вары. Природа заповедного края нравится Владимиру Михайловичу. Из Чехословакии он привозит палки наподобие альпенштоков, с острыми наконечниками. Мальчишеская слабость к странным, никак не вписывающимся в его быт вещам с годами не уходит. Будучи проездом в Одессе, он забыл одну из своих оригинальных палок у памятника Ришелье и страшно огорчился.
В характере и привычках Владимира Михайловича было немало взаимоисключающего. Сверхпунктуальный и точный в работе, он, как уже говорилось, частенько опаздывал в театр или на концерт. Выбор галстука порой отнимал у него добрый час. Какое объяснение найти этому? Можно, конечно, предположить, что, возвращаясь из ЦАГИ после напряженного дня, Владимир Михайлович позволял себе не смотреть на часы. Это, наверное, так и не так. Порой Мясищев становился жертвой собственного педантизма, жертвой аккуратизма, если можно так сказать. Он не мог выбрать не тот галстук, просто не имел на это права (как ему казалось), и выполняя «тяжкую» миссию, естественно, забывал о времени, как забывал о нем при решении конструкторских или научных задач. Несопоставимые действия, возразите вы. У Мясищева — вполне сопоставимые. Таков он, человек системы, и в нем ничего нельзя было изменить.
Чтобы отдалить старость, в шестьдесят лет Владимир Михайлович начинает регулярно кататься на коньках, очищать от снега дорожку или мастерить качели для внучки. Будет преувеличением назвать его мастеровым человеком, но руками он умел делать немало.
Начало шестидесятых годов связано для Мясищева с серьезными размышлениями о путях развития авиации. Об этом он думал и раньше, смею утверждать, думал всегда, находясь на острие новых направлений в самолетостроении. Но, связанный жесткими рамками конструкторской работы, не имел возможности оформить свои мысли в виде статей, в том числе научно-популярных. Теперь такая возможность появилась.
