поднимая глаз и потому дважды спотыкаясь, принесла мне несколько карт.
— Какая самая старая? — спросил я.
— Вот эта, ей больше пятисот лет.
Я взял аккуратно обклеенную целлофаном, пожелтевшую и даже позеленевшую карту и бегло осмотрел её. Конечно, тайные ходы необязательно должны быть обозначены на карте, на то они и тайные, однако библиотекарша, кажется, знала всё, что связано с университетом. Я задал ей вопрос, но женщина уверенно ответила, что никаких ходов нет.
Почему-то я ей верил. Быть может, потому, что её совершенно не интересовало, гей я или нет, мне даже не пришлось манерничать и сюсюкать.
— А вы не помните, какие книги она у вас читала?
— Конечно. Нина! — вновь обернулась библиотекарша. — Принеси шестой том истории монастыря, стихотворные опыты безумного Бертольда Шаца.
Девушка послушно приволокла большущую книгу в потрёпанном кожаном переплёте с позеленевшими медными застёжками. Неловко бухнула её передо мной и, так же смущаясь, исчезла за полками.
Библиотекарша любовно погладила фолиант, раскрыла и…
— Как? Здесь вырвана страница?! Какое кощунство!
— Где? — Я сразу сделал стойку, как охотничий пёс.
Библиотекарша тяжело вздохнула, положила руку себе на сердце, стараясь выровнять дыхание:
— Вот здесь. Четыреста восемьдесят седьмая.
— То есть мы не узнаем, что здесь было написано…
— Почему же? Я почти все наши древние тексты помню наизусть, это профессиональное качество.
И в ответ на мой недоуменный взгляд она абсолютно спокойно прочла по памяти то четверостишие, которое у меня уже было, и к нему ещё два:
— А-а-а… собственно, что это? — заинтересовался я.
— Наставления нам наших предков. В завуалированной форме, разумеется.
— И что, на целой странице было всего три четверостишия?!
— Ну да, а что такого? — вовсе не удивилась библиотекарша, тыча меня носом в очевидное. — Шац был сумасшедший и писал огромными буквами, посмотрите сами.
Действительно, почерк у стихотворца был своеобразным, буквы громоздились друг на друга, перепрыгивали и даже выезжали на соседнюю страницу, будто пытаясь доказать самим себе, кто здесь главный, вопреки разуму и элементарным законам правописания.
На первый взгляд все эти рифмованные «наставления» монахов будущим поколениям показались мне полной фикцией. Глупые, надуманные, пустые. Такими «тайнами» обычно пестрят псевдофантастические детективчики женского разлива, но к реальной жизни они имеют отношение крайне редко. Может быть, в какой-то иной ситуации я бы и относился к такому творчеству с умилением, но сейчас всё это только раздражало, потому что сбивало с логики расследования. Однако проверить их всё равно надо, чисто на всякий случай…
— А о каком кладе речь?
— О чём вы говорите?! Это же учёные-монахи, они чурались материального. — Библиотекарша наставительно поправила старенькие очки. — «Не увидишь клада, так тебе и надо!» Разумеется, речь идёт о метафизических знаниях, о древней мудрости, скрытой от непосвящённых, о передаче житейского опыта наивной молодёжи. Мы ведь сумели сохранить монастырь и сделать из него университет, который, как сокровище, и передаём из поколения в поколение.
— Да-да, конечно, — задумчиво пробормотал я себе под нос. — Значит, выискался некто, кто воспринял эти строки настолько буквально, что пошёл ради сокровища на убийство. И что же навело его на эту мысль? Грудь невесты? Снег? И самое главное, зачем выкапывать клад, если требуется тут же закопать его обратно? Бессмыслица какая-то…
— Не понимаю, о чём вы.
— Об этих стихах…
— Ну, они приводят и к кое-каким логическим выводам, ведь древние монахи всегда писали о том, что видят, но зачастую облекая увиденное в некий флёр мистических тайн. Взять, к примеру, то же упоминание снега… У нас он бывает редко, но лично я видела камень с вырезанной на нём снежинкой на какой-то из старых стен.
— На какой именно? — невольно зацепился я.
— Ах, вот это я вам точно не скажу… — чуть смутилась дама. — Мне редко приходится покидать библиотеку. Здесь моя работа, а книги моя жизнь! Я помню почти все тексты, могу с закрытыми глазами взять нужный том с нужной полки, а всё, что вне библиотечной территории… Вам лучше спросить у мадам Шуйленберг.
Мне оставалось лишь поблагодарить старейшую сотрудницу университета за содействие полиции и уже перед уходом попросить её юную помощницу снять мне ксерокопию плана территории, каковую я сунул во внутренний карман и направился в кабинет директрисы. Следствие выходило на новый неожиданный виток. Во-первых, покойница вполне могла оказаться живой, во-вторых, на самом деле быть мужчиной, и, в-третьих, преступный интерес упирался не в мифическую «месть» университету Сафо, а во вполне реальные поиски клада. То есть кто-то, прочтя то же, что и я, сделал такие же выводы — к чёрту мистику древних, даёшь их материальные сокровища!
В дверь директорского кабинета я постучал не представляясь. Когда вошёл, мадам Шуйленберг что-то старательно писала на листе бумаги, не выпуская из зубов неизменную сигару. Я профессионально успел заметить лишь начало текста: «В главное управление департамента полиции округа. Коллективная жалоба. Нам, в чисто женское учебное заведение, прислали некоего сержанта Ирджи Брадзинского, который представился геем, но совершенно…», дальше ничего прочесть не удалось, она прикрыла недописанный лист папкой и отложила с гордым видом.
— Вам что-нибудь говорят эти строки, дорогуша моя? — без лишних предисловий спросил я, протягивая листок с четверостишиями, которые записал под диктовку в библиотеке.
— Практически ничего. Как я понимаю, вы принесли старые стихи Бертольда Шаца, но он был безумен, это факт общеизвестный, и таких творений у него тонны. Почему вас заинтересовали именно эти?
— Потому, что именно их выкрала из библиотеки та самая «мадемуазель Аферман»!
— Хоть убейте, не понимаю, какой в этом смысл… — нахмурилась директриса. — Ну, положим, пару ассоциаций по тексту я могу вам указать. Вот здесь сказано: «Посмотри на грудь невесте». Все знают, что
