— Нет-нет, я понимаю, что закон на вашей стороне, но вы должны обещать мне сохранить всё это в тайне. Вы же понимаете, наша репутация — это всё, что у нас есть. Я могу рассчитывать на вашу порядочность, вы ведь не мужлан?
— Конечно… прелесть моя, я постараюсь помочь всем, что в моих силах, и передам всё комиссару Базиликусу.
Мадам Шуйленберг мгновенно побагровела:
— Не упоминайте при мне имя этого подлого кабана. И никакая я вам не прелесть!
— Простите. — Я хотел заступиться за месье Жерара, но понял, что сейчас не время. — Мой шеф, конечно, грубиян и сексуальный маньяк, но забудем его… Я хотел бы взглянуть на тело.
— Сейчас? Но уже стемнело, если начнём копать на кладбище, вряд ли вы что-то увидите. Просто у нас небольшие проблемы с оплатой электричества, приходится экономить. Не лучше ли сделать это утром? — с явным смущением протянула директриса. — А на ночь вы можете остаться у нас, свободную комнату и ужин мы вам гарантируем. Это будет небольшой компенсацией за некоторое недоверие, но я хотела бы, чтобы вы всё увидели своими глазами, как мы тут живём одной дружной семьёй. Как гей вы, возможно, поймёте нас, и поймёте, почему этот университет для нас — всё! Тогда и вы не захотите разрушать его традиции.
Я нехотя согласился, подумав, что её готовность к сотрудничеству, чем бы она ни была вызвана, можно использовать в расследовании, если дело окажется не таким простым, как оно представляется на первый взгляд. А я чувствовал, что здесь определённо кроется что-то ещё. Конечно, лучше было бы до тела добраться сейчас, пока убийца не скрыл улики, если это вдруг было убийством. Но на данный момент мне не следовало слишком давить…
— А я точно никому здесь не помешаю? Поймите и меня, мне бы не хотелось, чтобы ваши девочки видели во мне исключительно симпатичного мужчинку.
— Педагоги уже разъяснили всем причины и право вашего пребывания в Сафо. Для нас гей — это подруга, а не мужчина. Ужин через час. А пока позвольте показать вам университетский серпентариум. Наш питон-душитель — это гордость всего округа. Как раз на следующий год исполнится семьсот лет, как он находится в этих стенах.
— Серпентарий в женском коллективе? Это в чём-то смешно, нет? Ну хорошо, я только сделаю один звонок, если позволите…
— Пойдёмте, у нас всего один телефон на вахте, старые сломались, а новые нынче дорого стоят. А вы что-то не похожи на гея, — вдруг решила она, внимательно оглядывая меня ещё раз.
— Да неужели? Все так говорят, — капризно заметил я, постаравшись вилять бёдрами при ходьбе. — А у вас какие-то свои представления на наш счёт?
— Не знаю, возможно… В мои годы геи были манернее и тщательнее скрывались. И уж тем более не служили в полиции, как вы.
Я промолчал, и это оказалось лучшим ответом. Директриса смутилась, начала извиняться и уверять, что никак не хотела меня обидеть. Я ещё раз взял себе на заметку, в плюс к представлению себя хоть каким-никаким да меньшинством.
Казалось, мне удалось ненадолго усыпить её бдительность, можно было облегчённо выдохнуть. Телефон находился у той самой вахтёрши-горгулии. Мадам Шуйленберг явно хотела послушать, но я надул губки, капризно сощурился и посмотрел на неё таким долгим взглядом, что она не выдержала и опустила глаза.
— Хорошо, месье Брадзинский, не буду вам мешать. — Директриса вынужденно отступила на три шага в сторону.
— Алло, Флевретти! Слушай, срочно пробей по базе данных, есть ли у нас информация на некую Паулину Аферман?
— Одну минуту, не клади трубку! Ну, ну и… Нет. Даже близко.
— А то письмо? Что сказал графолог?
— Ответ был, сейчас найду. Ага… «вследствие определённого… наклон букв свидетельствует о возможном… нажим указательного пальца при выведении следующих букв…» Да чёрт побери, короче, в заключении сказано, что это либо женственный мужчина, либо мужиковатая женщина!
— Хорошо, пусть так. — Я немного запутался. А если набрать трагическую смерть в Маадьярии выпускницы университета Сафо?
— Такое… такое было. Вот, аж двенадцать ссылок с разных газет и источников. Последняя говорит о том, что… Хотя-а… постой-ка. Недавно освободился из тюрьмы некий типчик по кличке Павлин, трижды судим, опасный махинатор.
— И что? Какая здесь связь? — не понял я.
— Ну, понимаешь, ты же просил выяснить о той женщине, которая погибла в Маадьярии, а у нас по полицейской базе данных выходит, что это её сын.
— Не дочь?!
— Нет, точно сын. Сейчас гляну насчёт дочери… Слушай, нет. Один ребёнок, мальчик.
— Флевретти, ты гений! — не сдержался я. — Я твой должник!
— Замётано, — хихикнул он. — Но за это ты обещаешь убедить Чунгачмунка больше никогда не называть меня Скользким Братом!
— Он тебя так называет? Ни разу даже не слышал, — удивился я и подумал, что индеец, как всегда, попал в самую точку.
— Да он меня этим уже до печёнок достал! — обиженно пожаловался Флевретти.
— Хорошо, хорошо, поговорю, обещаю.
Повесив трубку, я с улыбкой поблагодарил директрису и позволил провести себя на осмотр их питона, старого, как шланг, и давно мечтающего свести счёты с жизнью. Он как будто молча молил меня жёлтыми немигающими глазами просто прикончить его из чистого милосердия. Я сделал вид, что не заметил его мольбы, хотя, будь у меня табельный пистолет… Можно было бы грохнуть его, а потом отказаться, типа это он сам украл хвостом моё оружие и застрелился…
Меня сопроводили отужинать с преподавательницами в учительской столовой. Дамы-педагоги, молодые и старые, стервозные и добрые, красивые и ужасные, но объединяло их одно — все они были ведьмами и, кажется, немножко психически ненормальными. А может, мне только кажется? В том смысле, что большинство были отнюдь не немножко ненормальными…
Сам ужин оказался чрезвычайно скромным — варёная свёкла, нарезанная кубиками и политая растительным маслом, с чахлым гарниром из листьев старой крапивы. На десерт подали жидкий капучино с традиционной ложечкой дёгтя. Мне это показалось мрачным намёком. Потыкав свёклу вилкой, я понял, что, несмотря на проснувшийся голод, есть всё это невозможно и под угрозой расстрела. Но, глядя, с каким аппетитом уплетала это блюдо моя соседка слева, постарался как можно нежнее улыбнуться и пододвинул свою тарелку к ней со словами:
— Я никогда не ужинаю, милая. Берегу талию.
Преподавательница недоуменно пожала плечами, быстро зыркнула по сторонам и мигом переложила свёклу себе. Я так понял, что проблема сохранения талии перед ней не стоит…
Мне дали комнату на втором этаже. Это была очень скромная келья. В холодной постели, под тонким и крайне колючим одеялом меня не покидало болезненное чувство невыполненного долга. Ведь, по сути, сегодня мне не удалось выяснить ничего толкового. Так, разрозненные сплетни, непроверенные сведения, и, самое главное, нет никаких доказательств якобы совершённого убийства. То есть по всем параметрам мы имеем дело с чисто женским самоубийством. Так что ничего толкового. Ну разве что кроме невероятно- возможного превращения дочери Аферман в сына Аферман. Что не так уж и невозможно, если вдуматься…
Меня отвлёк звонок сотового телефона. Шеф?
— Добрый вечер, комиссар. — Я вспомнил о том, что работаю не только на свой страх и риск. — Вы не заняты?
— Глупый вопрос, Брадзинский, — сухо откликнулся месье Базиликус. — Раз звоню, то, естественно, не занят. Что у вас там происходит?
— Пока трудно сказать наверняка, но по первому взгляду скорее чистое самоубийство в порыве мести
