плотно обвившими забор листьями плюща потрескавшуюся кнопку домофона и нажал её. Послышался отдалённый трезвон, но ответа не последовало. Я нажал ещё раз и держал подольше.
— Кто это? — наконец отозвался грозный женский голос, хотя он с тем же успехом мог принадлежать и мужчине. Если бы только я не знал, что никого, кроме женщин, у них на территории нет, подумал бы, что это мужчина и есть.
— Полиция. Откройте, нам нужно кое-что проверить. К нам поступила…
Трубку тут же повесили. Я нажал на кнопку снова и настойчиво ждал, потом ещё раз, и ещё, и снова, но похоже, что они просто отключили домофон.
— Откройте! Именем закона! — прокричал я. Но в ответ — прежняя тишина…
— Хватит, Брадзинский, тут слишком сыро для моего радикулита.
— Я попытаюсь перелезть через ограду.
— Вы с ума сошли! Да они вас просто убьют, — повысил голос шеф. — У них ТАКИЕ методы, и несанкционированный проход на частную территорию университета строжайше запрещён, а у нас даже нет разрешения прокурора. Это отдельный, замкнутый мир, и самый лучший детектив ничего тут не найдёт. Уж поверьте, они свои права знают.
Но меня это только раззадорило.
— И что? Вы хотите сказать, что они убивают кого им вздумается и полиция не вмешивается? Закон для всех, кроме этих ведьм?!
— Я только хотел сказать, тут надо действовать тонко. — Комиссар Жерар задумчиво потеребил нижнюю губу. — Едем, здесь мы ничего не добьёмся. Поступим иначе…
Он едва ли не силой заставил меня вновь сесть за руль, и мы поехали в участок. Всю обратную дорогу мой начальник напряжённо молчал. Я тоже, чтобы не мешать ему думать. Нам нужно было найти способ вызвать руководство университета на сотрудничество. Но как? Шеф достал из-за пазухи письмо и снова углубился в чтение. Текст был короткий, но, в конце концов, на данный момент это единственное, за что мы могли зацепиться…
— А знаете, похоже, что это мужской почерк. Хоть его автор и старался сделать его максимально округлым, то есть более похожим на женский, но… Думаю, это писал мужчина.
Он сунул мне письмо под нос. Я мельком глянул, не отвлекаясь от дорожного движения.
— Да, вполне возможно. Но мужской и женский почерки часто похожи.
Сейчас мне было не до каллиграфии, я больше думал о содержании письма, а не о том, кто его писал — мужчина или женщина. Однако шеф скорее правильно заметил, что мужчины пишут буквы крупнее, чем женщины, не так аккуратно и чисто, уж он-то ежедневно разбирает почту и кучу заявлений, поднаторел за годы службы. Но значит ли это, что какой-то мужчина находился на территории университета и был в курсе происходящих там событий? Тогда кто он и где его искать?
— Хотя нельзя быть на сто процентов уверенным, — продолжал бормотать себе под нос мой начальник. — Поэтому лучше не брать это за отправную точку. Тем более что многие из живущих там женщин с их феминизмом сами уже почти превратились в мужчин. Может, со временем это отражается и на их почерке…
Я подумал, что это вполне логичная теория, тем более что описание таких случаев «омужичивания» женских манер, внешности, привычек и прочего в учебниках встречается предостаточно. Мы подъехали к нашей стоянке, оставили машину и неспешно дотопали до участка.
— Флевретти, снимите копию с письма и отправьте его в центр на экспертизу. Пусть их графолог даст своё заключение о почерке, — сразу же отдал распоряжение шеф и хлопнул дверью своего кабинета.
Тощий капрал вопросительно уставился на меня. Я пожал плечами: ничем интересным, мол, поделиться не могу, полный пролёт, нас просто продинамили. Сделал себе чашку дурного растворимого кофе, некоторое время приводил в порядок бумаги с прошлого дела, прочёл эсэмэс от Чунгачмунка (у него всё хорошо, он воюет, хук), а потом раздался громкий голос комиссара Базиликуса:
— Брадзинский, зайдите ко мне!
Какая-то подозрительная преувеличенно-радостная нотка прозвучала в его голосе, и я толкнул дверь в его кабинет не так чтобы очень уж охотно:
— Слушаю, шеф.
— Дело начинает продвигаться. Я связался с нашим руководством в столице, убедил их, и главное полицейское управление подключило все каналы. После коротких переговоров на уровне замминистра юстиции все пришли к консенсусу. В общем, несмотря на строгие правила университета, ведьмы готовы впустить к себе нашего сотрудника и позволить ему провести необходимые действия. Но это должна быть женщина!
— Женщин у нас нет, — вздохнув, развёл я руками.
— Вот именно. Можно, конечно, попросить прислать кого-нибудь из Парижска…
— Пока они решат кого, пока она приедет, пока войдёт в курс дела, мы потеряем время, а университетские дамы успешно спрячут концы в воду.
— Ваши предложения?
— А нельзя как-нибудь объяснить им, что я… ну, не буду вести себя как мужлан, что их устои не пострадают, что у меня здесь чисто служебный интерес и всё такое?
— Брадзинский, для них вы всегда в первую очередь мужчина, — горестно покачал головой Жерар. — И только во вторую сотрудник полиции. Они убеждены, что все мужики одинаковы, все сволочи и все козлы. Понимаете, о чём я?
— Тогда, может быть, убедить их, что он гей? — громко предложил Флевретти, вылезая из-за своего стола и присоединяясь к разговору.
Я развернулся и показал ему кулак. Надо было прикрыть дверь, чёрт побери, а теперь…
— Но… а в самом деле, почему бы и нет?
Наш шеф неожиданно принял сторону своего старого сотрудника и, не дожидаясь моего согласия, быстро набрал код столицы. Через двадцать минут томительного ожидания и несбывшихся надежд что-то доказывающий старина Жерар наконец отнял трубку от уха и широко улыбнулся:
— Женский университет согласен принять у себя полицейского-гея. Поздравляю вас, сержант! Это расследование вы проведёте лично, отчёт только по прибытии и только мне.
Я остолбенел. Неужели всё это обсуждалось всерьёз?! Мне резко поплохело с сердцем…
— Но почему я, а не Флевретти?! — кое-как выдавил я.
— Так ведь его тут все знают. А вы новенький. И с манерами. Вас ещё не раскусили.
— Откуда они знают про Флевретти, если живут так закрыто, как вы говорите?
— Не совсем закрыто, просто они общаются только с женщинами, а женщины — главный источник информации. Не хочу называть это сплетнями, но применительно к приключениям капрала это слово подходит больше всего. У него… несколько неподходящая слава для женского университета, там ловеласов не любят. Да и никто не поверит, что этот женолюб в одночасье объявил себя геем… Так что остаётесь только вы!
— Но я не хочу!
— Ну не мне же идти, правда?
— Почему? Вы тоже очень красивый и такой., мужественный, и пузо у вас такое, и усы…
Я не сразу сообразил, что моя невнятная истерия ещё больше убеждает внимательно кивающего шефа, что кандидатура выбрана верно.
— Вот так себя и ведите, — подтвердил он. — Вы уже вполне вошли в роль, видите, это нетрудно.
— Прошу простить, я, конечно, на многое готов ради дела, но изображать чёрта нетрадиционной ориентации не намерен! — как можно спокойнее прорычал я, развернулся и вышел.
Успокаивая взвинченные нервы, добежал до ближайшего кафе, заказал себе блинчик с осиным мёдом и чай, сел за свободный столик. Кое-как успокоился, но не сразу. Почёсывая рога, я даже не мог толком объяснить самому себе, с чего так завёлся? Ведь если разобраться, то ничего такого уж невыполнимого от меня не требовали. В конце концов, речь шла только о том, чтобы поизображать. Кто ко мне будет приставать в женском университете, там ведь все сплошные феминистки?
И всё разно нет! Не моё это, не люблю дешёвого актёрствования, полицию и так должны уважать на
