полномочия. А кроткий нравом государь и сам был рад молодому энергичному тренеру все заботы поручить и избавиться от боярского наушничества. Игроки вернулись в повиновение, управление отрядами полностью восстановилось. Началась ретирада. Немцы за нашими отрядами не последовали, остались на своем поле. Так всегда в игре бывает — после вспышки активности следует затишье. Команды делают передислокации, лечат игроков, производят замены..
Не промахнуться бы мне мимо штаба, сейчас все отряды перемешаются, возникнут новые соединения, все бурлит, все в движении. И куда, собственно, ехать? При ком я сейчас ассистентом числюсь? Нашим левофланговым отрядом теперь Карпин командует. К нему, наверное? Но потом в любом случае надо Дмитрия Всеволодовича повидать.
«Машенька, сердце мое, здравствуй. Прошло семь суток с момента нашего расставания, а кажется, что целых семь недель. От охватывающей меня временами горькой тоски есть только одно средство — закрыть глаза и вспоминать тебя, каждый твой нежный изгиб, каждое горячее прикосновение. Тогда кажется, что стоит открыть глаза, и ты окажешься рядом. Я уже проехал две трети пути, движусь медленнее, чем предполагал: на игровых станциях мой дорожный ярлык рассматривают с большим подозрением, дата на нем просрочена, и Дмитрий Всеволодович там еще командиром соединения прописан. Но лошадей дают, хотя и самых дрянных. На дороге каждые полчаса навстречу или в попутном направлении скачут гонцы. За одним я поскакал было вслед, но куда там — скрылся из вида, как будто я на месте стоял. Вот уж у кого скакуны настоящие! И сами ребята все время в седле проводят, особенно в моменты перемещений и новых назначений. Но это неважно. Вернее, было бы неважно, если бы не наша с тобою разлука…»
Вручил письмо почтальонам. Обещали за три дня доставить до места.
Вот и Польша.
— Nie powiedziaіby mi pan gdzie moїna coњ zjeњж i konie nokarmiж?
— Jest coњ tu niedaleko, w nastкpnej wiosce. A lepiej panu dojechaж do Gorobca i zatrzymac siк u pana Stanisіawa Wargi. Wszyscy go znaj№ kaїdy panu pomoїe.
— Piкknie! Dziкkujк!
— Szerokiej drogi!
Чем ближе к передовой, тем теснее на постоялых дворах, больше суеты и неразберихи.
На игровые станции я уже и не лезу, останавливаюсь в польских трактирах. Но и там народу хватает, и наших полно, и немцы есть. Еще румын много, их игра с белорусами сейчас краешком через Польшу проходит. Польские кабатчики от такого столпотворения втрое задрали цены. За ночлег двадцать злотых просят, это по-нашему больше рубля выходит. Зато интересно — много всякой публики за один вечер повидать можно. Потом сообразил я в частных домах на постой оставаться, это намного дешевле. Попался один поляк, который против нас в свое время играл. Много русских слов знает. Вспоминал Кострому, Сергиев Посад. Даже песню нашу попробовал запеть, но все слова перепутал.
Что-то в лице моем Дмитрий Всеволодович прочел, прищурился.
— Пойдем. Еще один подарочек у меня для тебя есть.
Достал из кармана ключ, отпер особый железный шкафчик. Вынул картонную папку.
— Подойди-ка сюда. В руки не дам, так читай.
Приблизился к князю, вывернул шею, читаю: Прокофьев Михаил Антонович. Подозреваемый первой степени. Ниже — свежая небрежная приписка: сын государственного преступника.
Не успел я в голову себе это поместить, как Дмитрий Всеволодович снова командует:
— За мной!
Быстрым шагом вышел из палатки. Бегу за ним. А князь уже у полевой кухни стоит. Дождался меня.
— Отдать тебе не могу, не имею права. Но — вот, смотри…
Открыл дверцу, сунул папку в огонь.
— Пусть горит. Из ярыжкинского наследства…
Что там, интересно, было написано?
— А сам Ярыжкин?..
— Нет больше Ярыжкина. Скончался.
Так ответил Дмитрий Всеволодович, что сразу ясно — вопросов задавать не следует.
— Ну — не задерживаю, Прокофьев. Ты теперь свободен — живи, как знаешь.
— Спасибо, солнышко. Век не забуду.
— И тебе спасибо. За службу. За все. И — прости меня.
Все знал князь про ярыжкинские дела. И не помешал. Или помешал, но поздно.
— Прости и ты, солнышко, если что не так было…
Ответил, как приличия требуют, но смотреть на князя ни одной секунды больше не смог. Повернулся и ушел.
Подозреваемый первой степени. Сын государственного преступника. Исторический факультет закрыт. Вот тебе и дом под серебряной крышей. Что в нашем государстве творится?
Сдал ярлык и ассистентскую форму. Получил полный денежный расчет. Выписал конную подорожную смену до своего районного комиссариата. Теперь надо ребят повидать. В двух километрах их лагерь стоит. Дмитрий Всеволодович в своем бывшем отряде останавливаться не стал. Не может, видно, забыть их мятежного выступления в поддержку Петьки Мостового.
Еду в лагерь.
Серые, ровно поставленные палатки, длинные обеденные столы, обозное хозяйство. Отчего-то сильно забилось сердце. Что ни говори, а то время, что я в игре провел, никогда не забудется. И не зря для меня эта часть жизни прошла, что-то важное я из игры вынес, что-то в себе взрастил.
— Эй, защитник! Здравствуй.
— Здравствуй, добрый человек.
Вот и снова я гражданский, без формы, без ассистентских отличий. И обращение ко мне соответствующее: «добрый человек». Еще, глядишь, и в лагерь не пустят.
— Где вторая сотня стоит?
— Первый проход, палатки по правую руку. Только сначала к коменданту подойди. Сейчас у нас повсюду секретность объявлена.
Ишь, какие новшества.
Комендант мне знаком, пропуск дал без проволочек. Иду в свою сотню.
Вот и мои дорогие калужане. В лицо всех до одного знаю, налево и направо раскланиваюсь. В игровом лагере моя гражданская одежда нелепо смотрится. Кольнула мгновенная зависть к этим парням, одетым в национальные цвета. Что ни говори, а одна только форма лицо игрока преображает, наполняет достоинством.
Вот и наши. Увидели, бегут навстречу.
— Миха!
— Антошка! Валька!
Обнялись все втроем.
— Ну, что там дома? А? Рассказывай! Стоит наше Зябликово?
— Стоит, куда оно денется!
— Эх, Миха, в жизни не думал, что так далеко от родных мест окажусь! А Васька писал, что за границу уезжает. Неужели правда?
— Правда. Уже там, наверное.
— Как жалко! А у нас тут такое творилось! Все людские неправды на свет повылезали!
— Я наслышан…
— Ой нет! Не все в газетах пишут!
— Это я тоже знаю.
— Да, Миха! Всем миром за Петра Леонидовича бунтовать ходили! Кабы он сам ретираду не
