предпринял, всех переломили бы! Такая решимость была!
— Да, знатный был тренер. Жалко, что нет его теперь.
— Жалко. Больше такого не будет.
— Ладно. Дмитрий Всеволодович тоже хороший тренер.
— Хороший, да уже не то. Он князь, а Петька был свой, из народа. Каждого игрока по имени помнил. Одно только слово скажет — сразу сотни людей пламенем загораются! За таким тренером каждый игрок в огонь и в воду шел! Эх, что там говорить…
За разговорами просидели до полуночи. В штабную гостиницу ночевать не поехал, пустили меня в палатку, комендант поворчал, но нарушение разрешил. Уже ночью спохватился я спросить:
— Что с Ярыжкиным-то стало? Умер, говорят…
Антоха придвинулся ближе, зашептал в ухо:
— Темное дело. Вроде бы споткнулся, ударился виском о камень. Только ходят слухи, что Дмитрий Всеволодович сам его пришиб. Когда тот Медведя изменником объявил и дело на него завел.
— Да ну! Самого Медведя?
— Вот то-то и оно! Всех тренеров специального назначения в команде князь поменял. Новых прислали. Поставили им задачу шпионаж пресекать, а остального не касаться.
— Ишь ты…
— Да. Слышь, Миха…
— Что?
— А правду говорят, что отца твоего тоже Ярыжкин извел?
Глотаю тугой ком. Что сказать?
— Правда, Антошка. Только никакой вины на нем не было. Зря погубили.
— Это понятное дело. За время бунта нам тоже кое-что известно стало. Смершикова к земле прижали, он от страха много чего рассказал. Ужом извивался, просил не убивать.
— Ну, а вы что? Убили?
— Обижаешь. Что ж мы, нелюди, вроде Ярыжкина? Отпустили, конечно. Бока только хорошенько намяли, чтоб помнил. Теперь ему, наверное, и самому будет стыдно такими делами заниматься.
Эх, Антоха! Разве этим людям бывает стыдно?
— Дмитрий Всеволодович большую власть в государстве забрал.
— Большую…
— Может, и Петра Леонидовича в команду вернет, как думаешь?
— Вряд ли. Хотя кто знает…
Ночью выпал редкий влажный снег.
Вышел я рано утром из палатки, оглянулся на сырые крапчатые лагерные строения, и как будто на экране перед глазами возникла моя родина, милое Зябликово. Там уже, наверное, все белым-бело. Ударили первые морозы, опустилась на поля искристая зимняя тишь, печные дымы белыми деревьями поднимаются к небу. Так меня домой потянуло — пешком бы ушел. Еле подъема дождался, чтобы с ребятами проститься.
Домой.
Хотел было в штаб отряда заехать, познакомиться с легендарным Карпиным, благо повод формально-бумажный имеется. Но передумал. Что я ему скажу? Спасибо за верность тренеру? А он мне что ответит?
Тогда в путь.
26
Уволенному в отставку ассистенту на постоялых дворах совсем другое обслуживание. Кладут чуть ли не на пол, лошадей не меняют, так на выданной в отряде кобыле четыреста верст и протрясся, только за Витебском случайно замену дали. Снова в польских и белорусских трактирах на ночь останавливался, благо денег теперь хватает.
Ладно, почти уже дома.
Заехал в Смоленск к экрану. В игре затишье, народу на площади мало. Наши занимают оборону, немцы атаковать не спешат. Показывают много повторов, зарубежной хроники. Все говорят про скорое начало болгаро-турецкой игры. Лондонские букмекеры болгарам всего восемь процентов на победу дают. Эх, знали бы они про Ваську, пару пунктов болгарам добавить не пожалели бы. Государь распустил Думу, новых советников к себе призывать теперь будет. Неужели Дмитрий Всеволодович этого добился? Большая власть у него, ох большая. И не во зло ее князь употребит, очень хочется мне в это верить. Хоть и предательством эта власть куплена. Может, по-другому там у них и не бывает.
Купил подарки. Надо было в Польше взять — духов, мануфактуры, польских безделушек всяких. Не сообразил вовремя. Купил в Смоленске. И домой. Сердце уже все издергалось.
Проносятся мимо дорожные указатели.
Крышки, Суворове Горелец-нижний, Поварово, Завидово, Неелово…
Нет, не доеду, хоть и самая малость осталась. Ночь, темнота. Придется еще раз в пути заночевать.
Утром домой. Едва умывшись и причесавшись — домой.
Метелки, Горбылино…
А заеду-ка я на Ржавую гору! Что там, интересно, сейчас?
То же, что и всегда. Сугробы по колено, на вершине редкий лесок, в котором мы перед атакой прятались. Ни единого человека кругом. От главного тракта плиткой вымощен проезд. Куда он ведет, там ведь ни жилья, ни дорог нет? Повернул коня. Ах, вот куда. Монумент Славы. Большая каменная стела, на вершине расправивший крылья хищноклювый сокол. В когтях у сокола мяч. Золотая надпись: «Слава…» дальше неразборчиво из-за налипшего снега. Чему слава? Кому? Повернул назад.
Немного в сторону идет едва заметная тропинка. А там что?
Небольшая, почти занесенная гранитная плита. Сошел с коня. Размел руками снег. Памятник.
«Сергею Борзову, Соломону Добрынину, Герману Фригге, Юрию Золотареву, Гансу Менненхаймеру, Юргену Фройману от скорбящих братьев и матерей».
У памятника несколько веточек и сухих цветов. Снял шапку, попытался представить себе жизни этих людей. Кроме Соломона Ярославича, никого не знал. Как бы мне выведать, кто этот памятник поставил? Близко они, эти люди, близко. Ну, ничего, я теперь зрячий. Найду.
Окинул взглядом поле. Думал, что вспомню или почувствую здесь что-то особенное, но — нет, ничего. Серый колкий снег. И эти, Борзов, Добрынин, Менненхаймер, они уже ничего не вспомнят. Погибли на этом месте, чтобы от одной команды к другой мяч перешел. И все. Теперь мяч снова у немцев. А людей уже никогда не воскресить.
Прочь с этого поля, прочь из этой игры.
Домой.
Вельяминово. Здесь меня уже знают, кланяюсь встречным, не сходя с лошади. Плавный поворот, пригорок, выезд на Зябликоро. Выехал — и отчего-то повел лошадь шагом. Всю дорогу летел, спотыкался, а здесь шагом еду, будто кто-то другой вместо меня поводья натягивает и лошадь придерживает. Клокастое сумрачное небо, полоска леса на том берегу. Чуть дальше, отсюда не видно, — холм. Там мое сердце, моя драгоценность в серебряном ларце.
А вот и Зябликово. То же самое, что всегда было и которое много раз во сне видел. Белые крыши среди безлистых черточек яблоневых и сливовых садов. Резные ворота, колодцы с длинными журавлями. Острым предчувствием сжалось горло — скоро уеду отсюда в дальние края. Не на год или два, а навсегда, и кто знает, будет ли возможность навещать родные места. Но иначе нельзя, это мой собственный выбор, мой единственный путь. С каждым ударом копыта заново передумываю всю свою жизнь. Скоро новая страница в
